Том 24. Сожженые леса. Тайные чары великой Индии. Вождь Сожженных Лесов. Рассказы из жизни в бразильских степях

— Мой брат говорит хорошо, его слова справедливы; я вовсе не на добросовестность mamaluco полагаюсь.

Тару-Ниом поднял голову.

— На что же в таком случае? — спросил он.

— На его ненависть сначала, а потом…

— Потом?..

— На его скупость.

Гуакурский вождь подумал с минуту.

— Да, — продолжил он наконец, — только к этим двум чувствам нужно обращаться, когда хочешь вступить в союз с этими бесчестными собаками; но разве этот mamaluco не павлист?

— Нет, он, напротив, сартанейец.

— Белые, к какому бы разряду ни принадлежали, всегда дурны; какое обеспечение дал Малько вождю пейягов?

— Самое лучшее, которое я только мог желать; сын его, которому он поручил донести мне, приехал в мою деревню с двумя черными невольниками; один раб отправился назад, но другой остался вместе с мальчиком в руках моих воинов.

— Хорошо, — отвечал Тару-Ниом, — я узнаю по этому поступку бдительность своего брата, Емавиди-Шэмэ; если отец изменит, дитя умрет.

— Оно умрет.

Между обоими собеседниками водворилось опять молчание на довольно продолжительное время.

Солнце совершенно исчезло, тень покрывала землю, мрак туманным саваном окружил лес, в котором находились эти люди; уже в глубине пустыни слышались глухие рыкания, возвещавшие пробуждение лютых царей ее.

Невольник, который был индеец-мундрук, по приказанию своего господина Тару-Ниома, капитао гуакуров — индейцы этого племени приняли португальские титулы, — собрал сухие сучья, сделал род костра между двумя вождями и зажег его, чтобы свет огня удалил диких животных.

— Очень поздно, — сказал гуакур.

— Дорога, ведущая сюда, длинна, — лаконически ответил пейяг.

— Объяснил ли mamaluco моему брату, зачем он желал соединения его воинов с моими?

— Нет, Малько осторожен, невольник может изменить доверчивости своего господина и продать его тайну врагу; mamaluco сам объяснит вам дело, которые хочет предложить; но я уже с давних пор знаю Малько, мы будем не правы, если не поверим ему до известной степени.

— Хорошо, — отвечал вождь с высокомерием, — для меня в этом человеке нужды нет. Я приехал сюда только по приглашению своего брата; я знаю, что он не изменит мне, мне и этого довольно.

— Благодарю своего брата Тару-Ниома за хорошее мнение, которое он имеет обо мне; уже с давних пор я ему предан.

В эту минуту послышался легкий, почти неслышный сначала шум, который быстро приближался и скоро принял характер раската отдаленного грома. Оба индейца прислушались, потом обменялись улыбками.

— Это скачет лошадь, — сказал Тару-Ниом.

— Через несколько минут он будет здесь.

Вожди не ошиблись; в самом деле, скакала во всю прыть лошадь, которая приближалась с удивительной скоростью. Скоро сухие ветки затрещали, кусты раздвинулись усилием мощной груди лошади, пущенной во весь опор, и на лужайке появился всадник. Не доехав на два шага до воинов, он вдруг осадил своего коня, соскочил на землю и кинул поводья невольнику, который повел благородное животное к двум другим. Всадник, читатель, вероятно, догадался, что он был mamaluco, разговаривавший с маркизом в его палатке, поклонился индейцам и сел против них.

— Мой друг очень опоздал, — сказал пейяг немного погодя.

— Правда, капитао, — отвечал Малько, отирая рукой пот на лбу, — я был бы здесь давно, но господин мой остановился от этого места гораздо дальше, чем я предполагал, и, несмотря на сильное желание не опоздать на свиданье, которое вам назначил, мне было невозможно приехать раньше.

— Хорошо, это не беда, потому что сартанейо здесь. Несколько потерянных часов не составят ничего, если дело, которое он предлагает нам, хорошее.

— Я думаю, что хорошее; впрочем, вы сами увидите; скажите мне, однако, намерены ли вы еще прервать перемирие, которое тому назад семь лун вы заключили с белыми?

— Какое дело до этого сартанейо? — сухо отвечал гуакур.

— Я должен знать, прежде чем начну объяснять вождям, что привело меня к ним.

— Пускай воин говорит, вожди слушают его; они сначала разберут, правдивы ли его слова или нет.

— Отлично. Вот почему я тотчас предложил вам этот вопрос: я знаю вашу честность во всех делах с белыми, несмотря на ненависть, которую вы питаете к ним; если вы согласитесь, как вас с некоторых пор просят, продлить перемирие, в таком случае мне нечего предложить вам, потому что вы, без сомнения, отказались бы содействовать мне против людей, с которыми вы в мире, — вы не решитесь изменить им. Вы видите, что я говорю чистосердечно.

Эти слова, показывающие, что индейцы чрезвычайно уважали данное слово и были честны до известной степени, даже относительно смертельных врагов, — были выслушаны обоими вождями холодно и почти равнодушно, несмотря на похвалу, заключенную в них.

— Два раза солнце уже зашло, — гордо отвечал гуакур, — с тех пор как я прекратил перемирие с белыми.

Малько Диас обладал большой силой воли, но не мог сдержать жеста удовольствия при таком откровенном и решительном ответе.

— Стало быть, вы начали войну? — спросил он.

— Да, — отвечал индеец.

— В таком случае все хорошо, — продолжал метис.