Том 24. Сожженые леса. Тайные чары великой Индии. Вождь Сожженных Лесов. Рассказы из жизни в бразильских степях

— Ба! ба! — отвечал тот с насмешливым добродушием, — вы говорите это, потому что взбесились; я понимаю, вы не имели успеха со мной сегодня, в другой раз будете посчастливее.

— Надеюсь, — процедил метис, заскрежетав зубами.

Диего, не обращая более внимания на него, легко поймал лошадь, которая недалеко ушла, и тотчас же уехал.

Прежде чем въехать в лагерь, капитао, как человек осторожный и вовсе не желая, чтоб его убили друзья, не узнавая его в новом наряде, направился к реке стороной.

Как только приехал к берегу, он покинул лошадь, вошел в воду и поплыл.

Хотя река буквально кишела кайманами, капитао не колебался войти в нее; он знал по опыту, что кайманы редко нападают на человека, и малейшего движения достаточно, чтобы испугать и удалить их.

Одной вещи он боялся: его могли заметить индейские часовые, которые, без сомнения, скрывались в окружающих кустах; взять свое платье он мог не иначе, как направляясь в ту сторону, где гуакуры поставили своих невидимых сторожей.

Но случай, который до сих пор покровительствовал капитао, и при этом последнем испытании не покинул его.

Приплыв на некоторое расстояние к кусту, в котором было зарыто платье, Диего нырнул. Впрочем, предосторожность эта была, поспешим сказать, почти бесполезна: гуакуры наблюдали не за рекой, на которой ему было нечего бояться, а только за холмом, где находились их враги.

Диего беспрепятственно уполз в кусты, открыл ямку, вырытую им для скрывания одежды, и вынул последнюю оттуда с чувством живейшей радости; но вместо того, чтобы одеться, он завернул в нее оружие и отправился с узлом в реку.

Ему казалось удобнее и безопаснее пробраться к холму по этому пути; к тому же он был не прочь смыть краску, которая еще оставалась на его теле.

Чтобы не привлечь на себя внимания, капитао завернул свой сверток в пальмовые листья и привязал к голове.

Так как он плыл под уровнем воды, то казалось, будто сверток, отделившись от берега, увлекался течением с берега; он представлялся кучею листьев и веток, и было совершенно невозможно даже самому проницательному глазу заметить голову пловца, спрятанную в траве.

Таким образом, капитао скоро достиг подошвы пригорка.

Там он был спасен, и видеть его могли только люди, которых случай привел бы на другой берег; но благодаря ширине реки и зная, что оружие индейцев не могло достигнуть его, он и не думал прятаться.

Измерив взглядом высоту берега, по которому приходилось взобраться и который поднимался отвесно над рекой, капитао взял в одну руку кинжал, в другую нож, доверенный ему Тару-Ниомом в знак благодарности, и начал взбираться с удивительною ловкостью и проворством по крутой стене, помещая по очереди в расщелины скал свое оружие и поднимаясь потом силою ручных мускулов.

После продолжительных и больших усилий капитао наконец поднялся до верха, подвергаясь не раз значительной опасности; повиснув между небом и землею, он иногда не мог ни подняться, ни спуститься; но, одаренный хладнокровием и мужеством, он, однако, не отчаивался: остановившись секунду, он заметил менее крутую отлогость, отклонился несколько в сторону, удвоил усилия и скоро уже был на платформе пригорка.

Тут он остановился на минуту, чтобы отдохнуть и собраться с мыслями; его трудное предприятие, против ожидания, окончилось счастливо; сведения, собранные им, были немаловажны; все окончилось к лучшему, и он внутренне поздравлял себя не с тем, как он повел это опасное дело, но с радостью, которую принесет его возвращение товарищам, и в особенности маркизу.

Минуту спустя он поднялся и пошел таким вольным шагом, как будто совершил прогулку, нисколько не утомляющую, и не подвергался никакой опасности.

Солнце садилось, когда капитао ступил на вершину холма, а когда он вошел в лагерь, уже наступила ночь.

Как только возвращение его сделалось известно, все товарищи окружили его с радостным криком, который привлек маркиза.

Капитао тоже вскрикнул от изумления и страха при виде зрелища, которое ему представилось, когда он вошел в ограду лагеря.

Палатки и телеги были превращены в пепел; большую часть мулов и лошадей убили, восемь или десять трупов негров и охотников валялось по земле; деревья, наполовину сожженные, согнутые, друг на друга наваленные, придавали этому зрелищу еще более печальный вид.

Донна Лаура Антониа, укрывшись кое-как под enramada [25], незащищенной от ветра, приютилась перед потухающим огнем и готовила свой ужин с помощью невольницы Фебы.

Повсюду в лагере, который только вчера оставил капитао в хорошем состоянии, обнаруживались следы опустошения.

— Боже мой, что это значит? — вскричал он с печалью.

— Это значит, — сказал с горечью маркиз, — что вы не ошиблись, Диего, и что гуакуры сильные противники.

— Стало быть, во время моего отсутствия происходила битва?

— Нет, было только нечаянное нападение; но отойдемте, Диего, немного в сторону, я объясню вам, что случилось, а потом вы отдадите мне отчет в своих действиях.

Капитао пошел за ним.

Когда они скрылись из виду бразильцев, маркиз начал свой рассказ, рассказ очень короткий, но ужасный.