Том 26. Письма 1899

Живя в оторванности от столиц, Чехов с особенным интересом следил за всем, что там происходит, тем более что события происходили значительные: 8 февраля 1899 г. (в день основания Петербургского университета, традиционного студенческого праздника) конная полиция разогнала студенческую демонстрацию. Студенты ответили на это сходками и отказом посещать лекции. Последовали репрессии, исключения. Свою солидарность со студентами Петербурга выразили студенты других городов. Движение приобрело значительный размах. Печать, поначалу бурно обсуждавшая события, вынуждена была замолчать: особый правительственный циркуляр, так называемый циркуляр 17 марта, предписывал хранить молчание на эту тему. Общественное мнение ушло в подполье. Чехов просил писать ему подробнее, расспрашивал очевидцев. Он располагал значительной информацией и мог вынести свое собственное суждение: в нем отразилась присущая Чехову этих лет зрелость и широта политического кругозора. Он был возмущен произволом властей, запрещением обсуждать события в печати. Радуясь тому, что «Россия, слава богу, уже не Турция», что общественное мнение оказалось способным на достаточно стойкий протест (см. письмо 2690), с которым правительству пришлось посчитаться, Чехов видел и другую сторону событий: слабость студенческой платформы, отсутствие политической программы, неоднородность самой студенческой среды. Об этом сохранились воспоминания С. Я. Елпатьевского, а также М. Гальперина, которому Чехов сказал, что «бунтующие теперь либералы сделаются по окончании университета серенькими чиновниками, жаждущими теплого местечка» («Киевлянин», 1904, № 186, 7 июля). Подобная же мысль высказана и в письме к И. И. Орлову от 22 февраля 1899 г.: «Вся интеллигенция виновата, вся, сударь мой. Пока это еще студенты и курсистки — это честный, хороший народ, это надежда наша, это будущее России, но стоит только студентам и курсисткам выйти самостоятельно на дорогу, стать взрослыми, как и надежда наша, и будущее России обращается в дым, и остаются на фильтре одни доктора-дачевладельцы, несытые чиновники, ворующие инженеры…»

Однако, высказывая подобные мысли, Чехов всегда учитывал характер своего корреспондента, он знал, что говорит с людьми своего лагеря. Мы не встретим ничего подобного в его письмах к Суворину. Чехов не хотел давать ни малейшего повода этому беспринципному журналисту, восхвалявшему «доброту государя» и решимость правительства навести твердый порядок (одновременно в своем дневнике записывая слова презрения в адрес этого государя и этого правительства), — ни малейшего повода думать, что он присоединяется к суворинскому осуждению студенчества. Чехов последовательно опровергал точку зрения Суворина. Некоторые его письма к Суворину (например, письмо от 4 марта) звучат обвинительным актом. Суворин, умевший читать Чехова, разумеется, уловил эти новые ноты. Но маска издателя «Нового времени» — человека независимого как от правительства, так и от редакции «Нового времени», была уже сброшена. Суворин перестал требовать от литераторов, чтобы они проводили границу между ним и сотрудниками его сервильной газеты. Он поставил крест на своей репутации, подписав своим именем несколько фельетонов из постоянного раздела «Маленькие письма». Восхваляя правительственную твердость и упрекая студентов в неблагодарности, Суворин взял ту же крайнюю правую линию, что и самые реакционные из правительственных деятелей. Как и в деле Дрейфуса, «Новое время» освещало все события с чисто официозной точки зрения. Поэтому «студенческая история» явилась рубежом во всех отношениях Суворина с русской прогрессивной печатью. Литераторы стали требовать, чтобы Суворина судили судом чести. Пытаясь оправдаться, Суворин нервничал, изворачивался, лгал сам себе, засыпал Чехова письмами и телеграммами, ища его сочувствия и поддержки. В память прежних отношений Чехов не отказывал Суворину в чисто практических советах, но переписка тяготила его. И студенческая история положила этой переписке конец. Эпизодический обмен письмами еще будет продолжаться, но это ни в малой степени не будет напоминать прежнюю близость. Суворин же делал вид, что его с Чеховым развели деловые, денежные отношения.

Значительная, по сравнению с предыдущими годами, определенность политической позиции вызвала интерес к Чехову со стороны изданий, тяготевших к марксизму: «Жизнь», «Начало». Сотрудники этих изданий, и прежде всего, конечно, А. М. Горький, а также В. А. Поссе, М. И. Водовозова, П. Б. Струве, настойчиво приглашали Чехова к себе. Издание «Начала» скоро оборвалось, в «Жизнь» Чехов дал «В овраге». Более близкого сотрудничества добивалась и «Русская мысль», Чехову предлагали стать постоянным редактором беллетристического отдела.