Том 26. Царствование императрицы Екатерины II Алексеевны, 1764–1765 гг.

Сумароков был по-прежнему на первом плане как драматический писатель. Но он не довольствовался этою деятельностию и в описываемое время является как журналист. В 1759 году в «Петербургских Ведомостях» появилось объявление: «От начала сего 1759 года по прошествии каждого месяца будет выходить журнальная книжка на четырех листах. Цена в год по два рубля с полтиною. Продаваться будет в Миллионной у книгопродавца Миллера. Инако продаваны не будут как тем, которые подпишутся на весь год, заплатив деньги. Журнал сей называется «Трудолюбивая Пчела»». Издателем был Сумароков. Содержанием журнала служили оригинальные и переводные стихотворения: переводы из классиков, особенно из Овидия, причем стихи часто переводятся прозою; рассуждения, например о пользе мифологии, о двух главных добродетелях, которые писателю истории иметь необходимо должно, т. е. об искренности и несуеверном богопочитании. Пропущены еще кой-какие главные качества, и следствие этого пропуска представила сама «Трудолюбивая Пчела» в своих исторических рассказах, которыми поучала своих невинных читателей. Один рассказ носит название «О первоначалии и созидании Москвы» и заключает в себе известие о пустынниках Подоне и Саре, от которых крутицкие архиереи в Москве назывались сарскими и подонскими. В том же духе сам Сумароков написал статейку под названием «Российский Вифлеем», под которым разумел село Коломенское, где будто бы родился Петр Великий; автор говорит, что город Коломна назывался прежде Колонна и построен итальянским выходцем, членом знаменитой фамилии Колонна.

Но гораздо выгоднее выставляется перед нами издатель в статьях другого рода, к которому у него было больше призвания. Такова его статья «О истреблении чужих слов из русского языка». «Восприятие чужих слов, а оcобливо без необходимости, – говорит Сумароков, – есть не обогащение, но порча языка. Честолюбие возвратит нас когда-нибудь с сего пути несумненного заблуждения; но язык наш толико сею заражен язвою, что и теперь уже вычищать его трудно, а ежели сие мнимое обогащение еще несколько лет продлится, так совершенного очищения неможно будет больше надеяться. Сказывано мне, что некогда немка московской Немецкой слободы говорила: «Mein муж kam домой, stieg через забор und fiel ins грязь». Это смешно, да и это смешно: «Я в дистракции и дезеспере, аманта моя сделала мне инфиделите, а я ку сюр против риваля своего буду реванжироваться»». В другой статье Сумароков говорит: «Правописание наше подьячие и так уже совсем испортили. А что до порчи касается языка – немцы насыпали в него слов немецких, петиметры французских, предки наши татарских, педанты латинских, переводчики Св. Писания греческих. Немцы склад наш по немецкой учредили грамматике. Но что еще больше портит язык наш? Худые переводчики, худые писатели, а паче всего худые стихотворцы». Любопытна статья «О несправедливых основаниях», в которой автор восстает против некоторых понятий и обычаев времени. «Много знать, слывет у невеж, – знать по-педантски или по-школьному. Мало знать или, погрубее выговорить, ничего не знать, слывет у них, – знать по-кавалерски. Кто ж педанты и кто кавалеры? Педанты, по их мнению, суть профессоры и прочие ученые люди, которые не по моему мнению, а по справедливости, ежели они достойны своего звания, суть люди первого в обществе класса. А имя кавалера обыкновенно дается дворянам; итак, знать по-кавалерски есть знать по-дворянски, знать столько, сколько благородному человеку пристойно, т. е. мало и неосновательно, чтоб уметь начинать говорить о всем и не уметь окончить ни о чем, скакать из материи в материю, показываясь, будто все знаешь, хотя этому, кроме таких же невеж, и никто не поверит, доказывать не по-педантски доводами, но по-дворянски криком, изо всей мочи хохотать и потом, ежели самым лучшим и благороднейшим образом речь окончить, т. е. по-петиметрски, так надлежит запеть французскую песню или, кто не знает французского языка, хотя и русскую, только чтоб не было в ней ни склада, ни лада, в каковых песнях нет недостатка. Многие думают, что нет нужды воину в науках, кроме инженерства и артиллерии; ежели мы возьмем рядового солдата, так ему и в том нет нужды, ему только надобно выучиться владеть ружьем. Но обретающийся в военной службе дворянин или офицер уповает на высшие восходить степени, а иногда быть и полководцем, которому знание наук, а ими чистое просвещение разума не меньше профессора потребно, и все почти в древности знатнейшие полководцы были люди ученые. В новейшие времена також; а где недоставало знания наук или любления оных, тамо следовала погибель».