Том 3

Когда старуха со снохой ушли спать, Костюк присел на камень у стены дома и стал дожидаться утра, чтобы первому увидеть здешнюю жизнь и определить, как тут сподручнее действовать.

Спать ему не хотелось, да и страшно было спать в чужом месте, толком не зная, какое оно. Надо было последить за природой и приглядеться к ней, и он ожидал рассвета, как хозяина, который выйдет и все ему объяснит.

Ночь менялась раза четыре. Ветер затих, и повалил дождь, шумный, сутолочный, бедственный, но и он прекратился быстро, будто весь вытек из небесных запруд, и на мгновение вылезла бледная, замученная луна, но и она скоро зябко закуталась в рванье облаков, и тогда началось что-то похожее на медленный теплый рассвет.

Постепенно горы отделились от облаков, небо отделилось от моря, и стало далеко видно. Костюк огляделся по сторонам: у каждого дома торчала человеческая фигура. Все мужчины встречали утро. И все молчали, будто не замечали друг друга, и каждый делал вид, что он один.

Серая полумгла быстро зарозовела. Предметы стали окрашиваться в яркие цвета. В ложбинках вспыхнули сады. Синим блеском ударило в глаза море. И горы раздвинулись, расправили свои плечи, и по их гребням побежали первые лучи солнца.

Было что-то несказанно прелестное в картине этого раннего утра. Страна показывала себя людям. И Костюк все увидел сразу и сразу все понял. Густые леса сбегали по склонам гор. Ниже, на теплых холмах, пестрели виноградники и табачные участки. В ложбинах и ущельицах прятались фруктовые сады. Еще ниже опять пестрели виноградники и сады. А совсем внизу, за порослями диких кустарников, ярко окрашенных сейчас, серел гравий у берега.

Тут было все: и широкий простор для глаза, если смотреть в море, которое синей степью уходило за горизонт до самой Туретчины, и уют, если поглядеть на леса и холмы с виноградниками, и высота, если глядеть на скалистые выси гор, — тут было все как во сне.

Край этот он хорошо знал еще с детства, когда, бывало, мать, баюкая его, певала что-то грустное и нежное о крымских степях да о чумацкой доле, а он, мечтая о том, что открывала ему песня, зябко и жутко вздрагивал от страха перед теми бескрайными степными опасностями, избежать которых было не в его воле.

Потом, когда подрос, тоже немало слышал он о Крыме, но это были уже добрые слухи: о пшеницах, о подсолнухе, о садах. И казалось, что край этот далек и чуден, как хоромы царя, и даже странно, что в нем родится обыкновенная русская пшеница, а не какое-либо особое, царское зерно.

И вот он теперь сам стоит на горе перед морем и сядет перед ним пить чай, а потом будет обедать и вечерять, а потом спать ляжет, а оно, как стояло, так и будет все время стоять перед его простой и скромной жизнью.

Горы, которых он давно уже не видел, тоже были расставлены вокруг его дома как бы в украшение всей здешней жизни.

И было всего много: и моря, и гор, и лесов, и равнин, — только людей было здесь маловато, и, видно, по ним соскучилась и истосковалась вся эта диковинная природа.

«Да тут и помирать, братцы мои, не захочешь», — подумалось Костюку, и он впервые за долгие часы широко и спокойно вздохнул.

Пытливый хозяйственный ум его заработал с вдохновением и азартом, и он встал с камня и пошел вверх по улице, чтобы окинуть взглядом сразу всю деревню. Тут только он вспомнил про свой новый дом, оглянулся, не узнал его и даже испугался: где же это он? Но вот приметил он камень, на котором просидел всю ночь, и впервые внимательно всмотрелся в усадьбу.

Дом был маленький, но опрятный и крепкий. Стеклянная веранда выходила в крохотный дворик, крытый виноградной лозой. Море глядело снизу прямо во двор. Казалось, плюнь через ограду, попадешь в море. Несколько незнакомых деревьев с пахучей листвой торчало по краям дворика. Небольшой клочок огорода косо прилепился сбоку.

«Тесновато, да уж как-нибудь…»

И он стал подниматься вверх по узкой крутой улочке.

— Ну, как, Костюк? — окликнул его голос председателя. — Как располагаешь? Житуха, а?..

Костюк, не оборачиваясь, но чувствуя, что председатель приближается к нему, провел рукой по лицу.

— Что же, ответственную жизнь предоставили, — сказал он довольно. — Рай!..

— А ты как думал? Да только до рая еще далековато. Рай, Костюк, сделать надо, рай сам в руки не дается…

— А чего ж, и сделаем, — спокойно, с достоинством ответил Костюк, — раз мы есть сталинские уполномоченные и нам эта жизнь предоставлена… Чего ж не сделать… Вот, перво-наперво, ветряки надо поставить, — сурово провозгласил он по праву старейшего, и председатель кивнул головой. — Понял? Чтоб воду с колодцев качать. Второе, свинофермы наверх отправить, к лесу поближе, да к тому, шоб нам свинья не мешала…

— Ну, ну, ну… Давай, давай…

— Пчелу завести. Ты гляди, какой воздух духовитый, чистый мед. Пчелу, пчелу — первым делом. Лодки завести для рыбы, — продолжал он в радостном порыве освоения новой жизни, в азарте первого вживания в нее. — Море ж стоит, само просит — бери.

— Это верно, рыбу возьмем. Ну, ну? — поощрял его председатель.