Том 3

Очеркист, автор очерка, изображая жизненные факты, так же как и каждый художник, отбирает в жизни лишь самые существенные из них, отмечает в событии и поведении человека лишь характерные его черты, то есть то, что выражает мысль автора, его отношение к жизни. Однако он не вправе их изменять, прибегать к сколько-нибудь значительным элементам вымысла».

Бог им судья, таким литературоведам! Как можно быть литературоведом, не «ведая» ничего об очерках, скажем, Глеба Успенского, Короленко, Мамина-Сибиряка? Неужели профессор Тимофеев, действительный член Академии педагогических наук, не читал Успенского, Щедрина, «Записок охотника» Тургенева? Не может быть! Читал, конечно. Но почему же у него такое примитивное представление об отличии очерка от рассказа, будто они тем лишь различны, что очерк пишется на фактическом материале, с точными именами, с точным адресом, а рассказ — это «вольное сочинение»? Не понимаю, как можно читать, например, очерки Глеба Успенского и думать, что это все чистая фактография. И не знаю, кто из нас здесь наберется смелости определить совершенно точно, что такое «Записки охотника» Тургенева — рассказы или очерки?

Да, есть такой очерк, где все строго документально: очерк о конкретном лице или лицах, колхозе, заводе, стройке, событии, — очерк, имеющий большое значение как литература, главным образом, познавательная. Но есть еще и другой вид очерка, я бы сказал — очерк-исследование, большой разговор с читателями в художественной форме по поводу каких-то явлений жизни. В таком очерке фактическая точность лишь в самом существе явления, которое описывается, а во всем остальном руки автора так же развязаны, как и в любом другом жанре. Можно и не давать точного адреса, и вводить в действие вымышленных персонажей, и прибегать к домыслу, к обобщению. Пожалуй, даже ни в одном другом жанре нет такого простора для обобщений, как в очерке-исследовании. Мало разве домысла, вымысла, обобщений и не фактических имен в сатирических очерках Щедрина? Разве Прохор Порфирыч в «Нравах Растеряевой улицы» Глеба Успенского написан точно с натуры и с одного человека? Разве в Иване Босых Успенский не собрал наблюдения над сотнями таких опустившихся мужиков и не обобщил их судьбы? Кто засвидетельствует, что «Павловские очерки» Короленко — это точный хронометраж дня, проведенного им в промышленно-торговом селе Павлове? Многие свои сибирские вещи Короленко сам называл очерками, а нам, когда мы их сейчас читаем, думается, что это рассказы.

Не знать о давнем существовании в русской литературе такого вида не документального, не фактического очерка или умалчивать о нем при литературных исследованиях об очерке — это просто невежество.

Еще небольшое отступление — перед тем как перейти к нашим советским колхозным очеркам.

Думается мне, что сейчас, в наше время, вот такой очерк-исследование, как жанр оперативный, очень нужен нам. Если вся литература — армия на идеологическом фронте борьбы за коммунизм, армия наступающая, то очерк представляется мне как бы небольшим подвижным разведывательным отрядом, выброшенным далеко вперед. Такая литературная разведка больших жизненных проблем нам сейчас действительно очень нужна.

Пусть не обижаются на меня писатели крупных форм. Я нисколько не хочу принизить значение романа, этого главного, фундаментального, основного жанра во всякой литературе. Но ведь романы пишутся иногда десятилетиями и даже двадцатилетиями, как мы знаем. А время-то идет. Время у нас сейчас такое бурное, все так быстро растет, изменяется, столько новых процессов возникает на наших глазах, в которые надо бы как-то вмешаться средствами художественного слова! Нет, кроме романа, и другие, более легкие виды литературного оружия нам сейчас крайне необходимы.

Я уже называл авторов интересных, глубоких по мыслям и затронутым проблемам художественных очерков на темы деревенской жизни, появившихся у нас в печати за последнее время.

Очерки Анатолия Калинина «На среднем уровне» печатались в «Правде». Они дошли до широких масс читателей и горячо ими одобрены. В те дни, когда очерки печатались, как раз в районах проходили партийные конференции, и я был свидетелем того, какое воздействие оказывали эти очерки на читателей. Ими зачитывались, ни один номер газеты с ними не пошел, пожалуй, на кульки для пряников, отдельные места цитировались делегатами конференций в выступлениях. Очерки активизировали партийные массы, и местным Молчановым и Неверовым, где таковые оказывались, от них становилось жарко. Слышал я и злобную ругань в адрес Калинина — не с трибуны конференции, а за углами: «Писаки указывают нам! Их бы на наше место, посмотрели бы, на каком «уровне» у них пошли бы дела!» Что ж, и это закономерно, такое раздражение любителей среднеблагополучных сводок и тихой, обывательской жизни за спиной народа. И это признак воздействия на жизнь. А в этом, я думаю, и есть самая большая радость автора — видеть, знать, что его писания в какой-то мере помогают нашей партии двигать жизнь вперед.