Том 3

— А ты как надо подумай, может, и стоит, — ответил Алексей и повторил: — Совсем рано, а уже парит. Жаркое нынче лето.

Он сошел по ступеням крыльца, открыл дверцу машины, еще влажно блестевшей под прохладным навесом тополей, с мокрым, прилипшим пухом на капоте, на подсыхающих крыльях, сказал:

— Я в автошколу. Вернусь часа в три. Твои планы?

Он начал протирать стекло. Никита, не вставая, следил за движениями Алексея, негромко спросил:

— Ты уже сейчас едешь?

— Могу взять тебя с собой. Чтобы не скучал здесь один. Правда, это утомительно. Принимаю экзамены.

— Нет. Лучше подвези меня в центр. На телеграф. Мне надо позвонить в Ленинград.

— Идет. Кстати, у тебя есть какие-нибудь ресурсы на личные расходы? Только прямо и откровенно. Могу подбросить.

— Есть.

— А если по-мужски?

— Есть. И на билет и на все хватит. Я же сказал.

— Ладно. Тогда садись. Сейчас поедем.

Глава девятая

«Что же я делал весь день? Ничего. Ничего не сделал. Два раза звонил в Ленинград, никто не ответил. И у меня не хватило силы воли поехать к Грековым за вещами… Что я им скажу? Как я могу встретиться с ним, с Георгием Лаврентьевичем? Написать ему записку и уехать? Уехать сегодня же ночью? Да, поезд в двенадцать часов…»

Он задавал себе вопросы и не находил твердых ответов, не находил в себе определенности и ясности, которые мучительно искал и сегодня утром, и весь этот длинный день, осознанно убивая время на раскаленных солнцем улицах Москвы, около касс на Ленинградском вокзале и в томительно-бесконечном ожидании на Центральном телеграфе с надеждой поговорить по телефону с Элей, квартира которой не отвечала.

— О чем думаешь, Никитушка? Что молчишь?

Был вечер, тяжелый, душный; за бульваром край неба, прижатый облаками, и дальний пролет улицы давно цвел догорающим малиновым закатом, красный металлический отблеск лежал на трамвайных проводах, на высоких карнизах домов, на стеклах трамваев, по-вечер-нему лениво позванивающих под деревьями. Там по сумеречному тротуару неспешно текла толпа, шумная, летняя, пестрая, от этого казавшаяся, как всегда, беспечной, весело-праздной, шаркали подошвы, смеялись, звучали голоса в нагретом за день московском воздухе.

На бульваре еще не зажигались фонари, и заметно темнело на аллеях, густел синий сумрак под тентом закусочной; на крайних свободных столах, залитых минеральной водой, лимонадом, светились багровые озерца от заката, и лица людей в павильончике проступали размытыми красноватыми пятнами.

Полчаса назад они встретились у Алексея, не застали его дома и по предложению Валерия зашли сюда, сказав Дине, где их искать; теперь они стояли возле круглого столика, потягивали из стаканов пиво, наливая его из запотевших, вынутых из холодильника ледяных бутылок, закусывая соленой, хрустящей соломкой — есть после дневной жары не хотелось. Никита трогал пальцами влажное стекло, пил машинально, ощущая только жгучий холод на зубах, и опять смутно услышал голос Валерия:

— Что молчишь?

Никита невидяще посмотрел на его насмешливо-вопросительное лицо и ничего не ответил.

— Бывает и так — ни одной мыслишки. — Валерий округлил выгоревшие брови, засмеялся. — Это от жары. Пройдет. Поправимо. Давай умно и талантливо помолчим.

Никита молчал, сжимая пальцы на запотевшем стакане; его настораживало, сковывало присутствие Валерия; даже представилось невозможным, что Валерии не знает того, что мучительно не отпускало его целый день, что они пьют пиво за одним столом, и почти необъяснимое возникало раздражение, неприязнь к смешливому самоуверенному голосу брата, к его загорелому подвижному лицу, которое казалось сейчас фальшиво оживленным.

— А все-таки, — вдруг резко выговорил Никита. — Почему все-таки?

— Что «все-таки»? — пожал плечами Валерий. — О чем речь? Что за вопросительные знаки?

— Нет, все-таки почему? — проговорил, злясь на Валерия, на самого себя, Никита. — Почему все-таки мы живем рядом с подлецами, знаем, что они подлецы, и считаем, что так и нужно? И вот спокойно стоим здесь и пьем пиво. И они тоже пьют сейчас чай или кофе. И все хорошо, все отлично. На это ты можешь ответить — почему?

— О, господи, помилуй! — сказал Валерий и скользящим жестом длинной руки чокнулся со стаканом Никиты. — Куда это тебя понесло, Никитушка? Что за пессимизм? Откуда такие мыслишки? — Он отхлебнул пиво, с аппетитным хрустом стал грызть соломку. — Что-то я сейчас далек от того, чтобы копаться в отвлеченных нравственных категориях! А тебя, собственно, почему угораздило?,

— Все-таки ты гигантский мыслитель нашего времени, — сумрачно усмехнулся Никита. — Это я понял. Еще в первый день. Впрочем, не отвечай мне. Пей пиво.

Валерий, не обижаясь, возразил с полупоклоном:

— Благодарю. М-да, старик, мы все дружными рядами сражаемся со злом, которое, конечно, нетипично и вымирает, — подмигнул он, делая притворно серьезное лицо. — Ты об этом, Никитушка?

— Если хочешь… — задиристо проговорил Никита. — Если хочешь, об этом! Но это не ответ. Это ерунда! Фразы твоего любимого профессора Василия Ивановича! Я это уже слышал.