Том 3. Антикварий

— … были великие и доблестные вожди. Я в этом не сомневаюсь, Гектор! И, право, я не думал, что наношу тебе столь тяжкую обиду, касаясь такой далекой старины и предмета, который я всегда рассматриваю спокойно, вдумчиво и беспристрастно. Но ты так же горяч и нетерпелив, как Гектор и Ахилл вместе взятые, да еще с Агамемноном в придачу.

— Я сожалею, дядя, что погорячился, особенно с вами, который так заботлив и добр ко мне. Но мои предки…

— Довольно об этом, мой мальчик! Я не хотел, совсем не хотел их оскорбить.

— Очень рад, сэр. Тем более что род Мак-Интайров…

— Мир праху их всех и каждого в отдельности! — промолвил антикварий. — Но возвратимся к нашей теме. Помнишь ли ты, спрашивал я, что-нибудь из этих стихотворений, которые доставляли тебе такое удовольствие?

«Как досадно, — подумал Мак-Интайр, — что он с таким восторгом готов беседовать обо всем древнем, но только не о моем роде! » Напрягши память, он через некоторое время добавил вслух:

— Да, сэр, мне кажется, я припомнил несколько строк. Но вы ведь не знаете гэльского языка!

— И не слишком огорчусь, если не услышу его и сейчас. Но ты можешь дать мне некоторое представление о смысле этого отрывка на нашем родном диалекте.

— Я окажусь очень слабым переводчиком, — сказал Мак-Интайр, мысленно пробегая оригинал, уснащенный всякими aghe, augh, ough и другими гортанными звуками. Потом он долго откашливался и прочищал горло, словно его перевод застрял там. Наконец, пояснив, что стихотворение представляет собой диалог между поэтом Ойсином, или Оссианом, и святым Патриком — покровителем Ирландии, и что трудно, если не невозможно, передать несравненную прелесть первых двух-трех строк, сообщил, что смысл отрывка таков:

«— Патрик-псалмопевец,
Раз ты не хочешь слушать мои повествования,
Хотя никогда раньше их не слыхал,
Я с сожалением должен сказать тебе,
Что ты немногим лучше осла».

— Прекрасно! Прекрасно! — воскликнул антикварий. — Но продолжай! Ведь это, в конечном счете, самое восхитительное дурачество. И, по-моему, поэт был совершенно прав. Что же говорит святой?

— Он отвечает так, как от него и можно было ожидать, — сказал Мак-Интайр. — Но послушали бы вы, как это пел Мак-Элпин на языке подлинника! Речи Оссиана он исполнял петым басом, а речи Патрика — тонким тенорком.

— Я полагаю, что это соответствовало разным трубкам волынки этого самого Мак-Элпина, — заметил Олдбок. — Что же дальше? Пожалуйста, продолжай!

— Так вот, Патрик отвечает Оссиану:
«— Честное слово, сын Фингала,
Когда я заливаюсь трелями псалмов,
А ты горланишь свои бабьи сказки,
Это мешает моим благочестивым занятиям».

— Превосходно! Чем дальше, тем лучше. Надеюсь, святой Патрик пел не так скверно, как регент хора нашего Блеттергаула, иначе при выборе между поэтом и псалмопевцем трудно было бы решить, какое зло меньше. Но меня умиляет вежливость этих двух видных особ при обращении друг к другу. Как жаль, что в переводе Макферсона нет ни слова отсюда!

— Если вы в этом уверены, — строго ответил Мак-Интайр, — это значит, что он позволял себе ничем не оправданные вольности с подлинником.

— Я думаю, скоро все это поймут, но, прошу тебя, продолжай!

— Вот что ответил ему Оссиан, — сказал Мак-Интайр:

«— Ты смеешь сравнивать свои псалмы,
Сын… »

— Чей сын? — воскликнул Олдбок.

— Мне кажется, — несколько нерешительно ответил молодой солдат, — он хотел сказать: «сын собаки женского пола».

«— Ты сравниваешь свои псалмы
С рассказами голоруких фениев? »

— Ты уверен, Гектор, что правильно переводишь последний эпитет?

— Вполне уверен, сэр, — упрямо произнес Гектор.

— Дело в том, что там, может быть, говорилось о наготе другой части тела.

Не удостоив ответом это клеветническое предположение, Гектор продолжал:

«— Я думаю, не будет большой беды,
Если я откручу тебе лысую голову… »

— Но что там такое? — вдруг закричал Гектор, оборвав свою декламацию.

— Животное из Протеева стада, — сказал антикварий, — phoca, или тюлень, спящий на берегу.

Тут Мак-Интайр с живостью молодого спортсмена сразу забыл про Оссиана и Патрика, забыл про дядю и свою рану, с криком: «Поймаю! Поймаю! » выхватил из рук изумленного антиквария трость, чуть не сбив его при этом с ног, и помчался во всю прыть, чтобы отрезать животному путь к воде, к каковой стихии тюлень, почуяв недоброе, начал быстро отступать.

Сам Санчо, когда его господин, прервав рассказ о сподвижниках Пентаполина Обнаженной Руки, ринулся на стадо овец, был менее поражен, чем Олдбок при этой внезапной выходке племянника.