Том 3. Фромон младший и Рислер старший. Короли в изгнании

Христиан встает с колен, и, пока Шифра пробегает текст отречения, он не отрывает от нее взгляда и самодовольно покручивает ус. Однако, видя, что она все еще не улавливает самой сути, он принимается объяснять разницу между отречением безоговорочным и отречением в чью-либо пользу; он доказывает ей, что он и в этом случае свободен от каких бы то ни было обязательств, что он снял с себя всякую ответственность, в то же время не предрешая судьбу сына. Вот только деньги… Но ведь они с Шифрой будут счастливы и без этих миллионов.

Шифра уже не читала, она с хищной улыбкой слушала Христиана, оскалив свои хорошенькие зубки как бы с целью ухватить ими то, что он говорил. Впрочем, она все уже поняла, отлично поняла! У нее уже не было никаких сомнений, что все их мечты разлетелись, что денежки, вложенные в дело, от них уплыли, она ясно представляла себе, как будут злы ее отец, Пишри и вся шайка, оставшаяся на бобах из-за одного неверного шага этого простофили. Она думала о стольких напрасных жертвах, о том, что последние полгода у нее была невыносимая жизнь, что ей до тошноты надоело лгать, что ей осточертели приторные ласки, думала о своем бедном Томе, который сидит сейчас у нее в уборной и старается не дышать, в то время как этот, уверенный в том, что он любим, уверенный в своей неотразимости, уверенный в том, что он победил, что он подавил ее своим великодушием, стоит перед ней и ждет от нее прилива нежности. Это было так смешно, во всем этом была такая глубокая, такая беспощадная ирония!.. Шифра встала, и на нее напал дикий хохот, дерзкий, оскорбительный хохот, от которого к ее щекам мгновенно прилила кровь, — этот смех всколыхнул осадок со дна ее грубой натуры. Проходя мимо остолбеневшего Христиана, она крикнула ему:

— Убирайся вон, болван!

И сейчас же заперлась у себя в комнате тройным поворотом ключа.

Когда Христиан, оставшийся без гроша, без короны, без жены, без возлюбленной, спускался по лестнице, то вид у него был несколько необычный.

XV МАЛОЛЕТНИЙ КОРОЛЬ

О магия слов! В шести буквах, составляющих слово «король», как будто заключена некая кабалистическая сила. С тех пор как ученика Меро стали называть уже не графом Царой, а королем Леопольдом Пятым, он преобразился. Старательный, мягкий как воск, бравший не способностями, а усидчивостью, он начал выходить из пелен, он сбрасывал с себя спячку; он все время находился в состоянии крайнего возбуждения, и этот внутренний огонь закалял его тело. Врожденная лень, привычка развалиться в кресле и попросить кого-нибудь почитать книжку или рассказать сказку, потребность слушать, питаться чужими мыслями — все это сменилось живостью, которую детские игры уже не удовлетворяли. Пришлось старому генералу Розену, разбитому, сгорбившемуся, собраться с силами и дать ему первые уроки стрельбы, фехтования, верховой езды. Трогательное впечатление производил бывший пандур, каждый день, ровно в девять утра, появлявшийся в синем фраке, зажав в руке хлыст, на садовой лужайке, превращенной теперь в манеж, и с видом многоопытного Франкони исполнявший обязанности берейтора при короле, которого он время от времени почтительно поправлял. Маленький Леопольд, серьезный и важный, чуткий к малейшим указаниям берейтора, то ехал рысью, то переходил на галоп, а королева, следя за ним с крыльца, делала замечания, давала советы:

— Держитесь прямее, государь!.. Отпустите поводья!

В иных случаях искусная наездница для большей наглядности бросалась к сыну и показывала различные приемы. И как же Фредерика была счастлива в тот день, когда она на своей лошади, приноравливавшейся к шагу пони, на котором ехал сын, рискнула отправиться с ним в лес! Преодолев материнский страх, она с разбега пустила лошадей крупной рысью, — издали были видны два быстро удалявшихся силуэта: силуэт мальчика и силуэт высокой амазонки, показывавшей ему дорогу, и так они духом домчались до Жуанвиля. После того как ее муж отрекся от престола, в ней тоже произошла перемена. Ей, слепо верившей в Божественное право, казалось, что сан короля охраняет ребенка, что он служит ему щитом. Ее любовь к сыну была все так же сильна и глубока, но теперь она избегала внешних проявлений чувства, оно уже не выражалось у нее в бурных ласках. Вечером она по-прежнему заходила к сыну в комнату, но уже не для того, чтобы удостовериться, хорошо ли Цара укрыт, не для того, чтобы поправить ему одеяльце. Теперь все эти заботы лежали на камердинере, а Фредерика словно боялась изнежить сына, боялась, как бы ее слишком мягкие руки не замедлили развитие его мужской воли. Она приходила к нему только для того, чтобы послушать, как он читает перед сном извлеченную из Книги Царств чудную молитву, которой его научил о. Алфей:

«Господи Боже мой, Ты поставил раба Твоего царем, но я отрок малый, не знаю ни моего выхода, ни входа. И раб Твой — среди народа Твоего, который избрал Ты. Даруй же рабу Твоему сердце разумное…»