Том 3. Кино становится искусством, 1914-1920

Чаплин не только твердо знает, чего он хочет, он знает также, что ему нужно от каждого. Он тратит довольно много времени, чтобы отработать каждую деталь с абсолютной точностью. Но на съемке он не теряет ни минуты. У него ясное представление о том, какого эффекта нужно достигнуть, и он заставляет переснимать сцену до тех пор, пока не увидит, что достиг цели…

Начав работу, он перевоплощается в своего героя. Он словно становится озорным мальчишкой и, кажется, готов „за свой счет” выкидывать фортели, лишь бы досадить важному старому господину, полисмену и другим, которые стали пугалом для маленьких ребят. В то же время наслаждение слушать, как он излагает свою точку зрения на каждого персонажа разыгрываемой маленькой драмы, как раскрывает перед своими партнерами смысл исполняемых ими ролей.

Взявшись за дело, Чаплин может проработать пять часов не отрываясь; он делает передышку, чтобы выкурить предложенную ему сигарету. Его выдержка и хорошее настроение неиссякаемы. И так продолжается, пока не подтаскивают большие белые экраны, которые восполняют меркнущий свет. Вот тогда он замечает бег часов и с улыбкой объявляет: „Отложим до завтра”.

… На другой день вы узнаете, что Чаплин собирается бросить ленту в корзину, что он одержим новой великой идеей и, захватив рыболовные снасти, отправился на остров де Каталина поразмыслить там в полном одиночестве. А несколько дней спустя технический отдел лихорадочно работает над планом новой картины”[209].

Вдохновенный творец, Чаплин выше „золотого века” американского кино. Он выше всей истории американской кинематографии. Маленький человечек принадлежит к тем гениям, которые в области искусства появляются не чаще, чем раз в столетие. Непритязательность его комедий не должна заслонять от нас их глубину и богатство. В сущности, они своего рода завершение величайшего реалистического направления, представленного именами Мольера, Вольтера, Диккенса, Бальзака, Толстого… Сравнение с Шекспиром более спорно из-за романтизма великого трагика, который смело объемлет все знания, все формы вселенной. Чаплин остерегается всего эпического, грандиозного. По крайней мере во внешнем проявлении.

Продолжатель великих писателей-реалистов, он как бы является и завершением и началом. Но этот художник переходного периода не переступает черту, отделяющую социальную критику от социального созидания. Его можно сравнивать с гениями прошлого века (например, с Пушкиным — ему так же свойственна сдержанность), потому что великий деятель кинематографии — искусства XX века — в конечном счете принадлежит XIX веку, ценности которого он порой доводит до предела завершенности и отрицания. Истинные проблемы XX века — века социализма — стали близки ему позже. Однако они не сыграли роли в формировании его персонажа. Быть может, Чаплин — последний из гениев-индивидуалистов, последний из „гуманистов”, наделенный всем тем благородством и всем тем скептицизмом, какие только заключены в этом слове…

Глава XXXI ИТАЛЬЯНСКАЯ КИНЕМАТОГРАФИЯ В ГОДЫ УПАДКА (1915–1920)

Когда итальянские кинопостановщики обратились к темам из жизни светского общества, представители части римской, миланской и туринской аристократии заинтересовались кинематографией и снабдили ее капиталами, актерами и статистами. Герцог Карачола Д’Аквана написал сценарий фильма „Величие и падение”[210]:

„В наше время любой человек, стоящий на последней ступени общественной лестницы, может претендовать на высокое положение. Брошенный в схватку, он быстро учится преодолевать препятствия, а необходимость заставляет его предельно развивать свои способности.

В отличие от него человек праздный, воспитанный в роскоши, совсем по-иному представляет себе борьбу за существование; в фильме ее ведет последний и благородный представитель древнего рода Виейо. Материальные невзгоды осложняются любовными терзаниями; человек чувствует, что стареет и что от него все ускользает.

Став киноактером, герцог де Виейо влюбился в молодую актрису; перед выходом на сцену он узнает, что она ему изменила. Сначала он сдерживает себя, потом теряет самообладание. Ярость сильней его, и, рассвирепев, как раненый лев, он выхватывает шпагу и пронзает неверную…”

Для француза 1913 года душещипательная романизированная автобиография синьора герцога Карачолы Д’Акваны представляется историей эпохи „блеска и нищеты куртизанок”.