Том 3. Кино становится искусством, 1914-1920

Религия могла бы обернуться против претенциозного поучения Честертона. Если человек особенно полон достоинства оттого, что он — подобие божие, и если нищий, узнав, не вызовет у нас смеха, ибо в глазах публики он обделен атрибутами достоинства, совершенное изображение бога в начале XX века относилось бы не ко всем людям, а лишь к хорошо одетому толстяку в цилиндре, то есть капиталисту, как его изображают обычно карикатуристы-социалисты. Однако мы сомневаемся, что знаменитый писатель-католик хотел отождествить бога и капитализм…

Во всяком случае, верно, и впервые на это указывает сам Чаплин, о чем мы узнаем в статье Роба Вагнера, что комизм для него отчасти заключается в постоянном попирании чувства собственного достоинства. Или, более точно, того достоинства, которое Чаплин считает недостойным. Толстый бородатый человек в цилиндре — одна из его любимых мишеней, так же как полисмен, тесть, муж, ростовщик, брандмайор, владелец магазина, банкир, судовладелец, капитан судна, чемпион, кинозвезда, ханжа и пр. Все эти персонажи близки к тем фигурам, мишеням в ярмарочных тирах, в которые так любит стрелять публика. Когда в комедиях „Мьючуэла” Чарли воплощается в бедняка, рядом с ним представители высшего американского общества проникаются еще большим достоинством, но в них летят сливочные торты.

Фильмы Чаплина не только почти всегда воплощают насмешку над важничающими представителями знати, но также вечное требование считаться с человеческим достоинством Чарли и его друзей-бедняков.

„Внимательный наблюдатель, — пишет Роб Вагнер, приведя мысль Честертона, — заметил бы, что комедийный актер, о котором идет речь, создал персонажа, наделенного высокоразвитым чувством собственного достоинства. Для него характерны приятные манеры и те детали туалета, по которым сразу узнаешь человека благовоспитанного, хотя и бедного.

Его пиджак наглухо застегнут, и во всем облике Чарли столько надежды на будущее, столько собственного достоинства, что вы не замечаете отсутствия рубашки. Выхоленные усики, котелок, тросточка, с которой он не расстается, — символы джентльменства, — семенящая, прыгающая походка и то, как он вдруг резко заворачивает за угол, — все это элементы, которые делают его особенно смешным, когда он вдруг падает. Он пытается проложить себе дорогу в жизни пинками, а жизнь сама угощает его ими. А с каким достоинством он удаляется, почуяв опасность! Юмор этих пинков в том и состоит, что они внезапно нарушают его спокойное чувство достоинства и уверенность в себе. И в самых бурных сценах его жесты и то, как он хватается за тросточку и котелок, — все говорит о постоянном стремлении сохранить достойный вид, о страхе его потерять.

Соперники Чарли, лишенные всех этих черт, — всего-навсего клоуны. Рядом с ними образ г-на Луайаля, всегда одетого во фрак, дышит чувством собственного достоинства. Если г-н Луайаль упадет, зрелище будет полно юмора. Если же упадет клоун, зрелище будет просто-напросто забавным.

То же замечание относится к полисменам. Что может быть смешнее падения автомобиля с полисменами, ударившегося о тумбу и свалившегося в реку?”

Чаплин мог разгадать секрет комического, основанного на чувстве достоинства, анализируя классические фильмы-погони Мак Сеннетта. Однако там чувство достоинства играет лишь вспомогательную роль. У Чаплина оно — главное. Он оскорбляет достоинство лжебогов в цилиндрах или кепи; защищая свое собственное достоинство, он защищает достоинство всех людей, и его подлинная трагедия — это страх хоть раз потерять великое человеческое достоинство, которое он бережет, швыряя в оскорбителей пирожные с кремом.

„Вот оно — мое достоинство”, — так Чаплин любил называть свою тросточку, с которой почти никогда не расставался в „Мьючуэле” и которая является необходимым дополнением к его походке. Этот атрибут отчасти потерял смысл в 1950 году, ибо трость давно вышла из моды, но в 1916 году она казалась каким-то пережитком шпаги дворян и рыцарей XVIII века.

„Тросточка, — говорил Чаплин, — пожалуй, самая удачная моя находка. По ней меня быстро узнавал зритель, и я обыграл ее, сделал смешной. Часто я подцеплял тросточкой кого-нибудь за ногу или за шею и вызывал смех публики, даже не отдавая себе отчета в своих жестах.

Сначала я не думал, что для миллиона людей тросточка — это ярлык к таким людям, как „денди”. И когда я иду вразвалку с тросточкой, зрителю кажется, что я пытаюсь держаться с достоинством, а это как раз моя цель”.

И Чаплин далее говорит, объясняя, как он пытается сохранить свое достоинство при любых обстоятельствах: „Идея всех моих фильмов заключается в том, что я, псе время сталкиваясь с препятствиями, должен сохранить серьезность и стараться держаться по-джентльменски. Попав в любую передрягу, я прежде всего стараюсь тотчас же подобрать трость, надеть котелок и поправить съехавший галстук, даже если я упал вниз головой…” На этой идее сохранения достоинства Чаплин настаивает в известной статье (откуда мы брали выдержки), которую он опубликовал вскоре после окончания своего контракта с фирмой „Мьючуэл”: