Том 3. Корни японского солнца

Пароход судно речное,
Постоянно на парах,
Возит грузы, тянет баржи,
Шумит паром, пах-пах.

Топка топится дровами,
Но бывает, что и углем.
Без подчинки он годами
Плавает он ночь и днем.

В пароходах пассажирских
Народу всегда полно,
Есть там дамочки, мужчины.
Все выглядывают в окно.

Но они как-то ревнивы
Скоро дают свою любовь,
Не чуть они не самомнимы,
Сколько ты будь к ней готов.

Вот и место она находит,
В каюту приглашает свою,
В каюте она с ума сходит,
Заставляет, целую ее.

И дело кончилось улыбкой,
Оба смеемся вместе с ней.
Как она старательно и шибко,
А я навстречу шел ей.

С двумя проехал я весело,
Не прошло даже трех дней,
Вдруг стала боль сурова,
Не знаю я — поймай от ней.

Долго возился с этой болезней.
И с силою доктор мне помог,
Больше не еду я пароходом,
Я ненавижу пароход!

…Храм Неба, храм Солнца, — Китай — Пекин —

века, беззвучие веков и озер, заросших лотосами — —

Этакая человеческая пошлость! — Секретарь посольства, подаривший мне эту тетрадь, всю исписанную этакими стихами, рассказал мне историю этого поэта, моего соотечественника и соработника. Поэт — убийца и вор. Он осужден китайцами на десять лет. Он сидит уже года четыре. Он доволен судьбою. Тюрьма, где он сидит, Образцова, по его понятиям: туда, в тюрьму, за взятку, раз в неделю к мужчинам пускают женщин. В Пекине живет и промышляет проституцией сестра поэта. Каждую неделю она ходит в тюрьму к поэту — не сестрою, а любовницей, — и поэт нещадно бьет ее, когда она не приносит ему того, что он заказывал, — шелковых носок, водки, опия.

Эта история с поэтом припомнена мною для Крылова, милого человека, который так перепутал себя, что свирепеет в тех случаях, когда жена в письмах шлет ему поцелуи, оскорбляющие его, хотя и жена его — тоже милый, очень хороший, ни в чем не повинный человек. — Эта история — и для мисс Брайтэн.

Глава четвертая

Утро 23 июля.

В Москве сказали бы: — хороший выдался денечек, солнечный, безоблачный, тихий — такие дни в этих числах июля особенно хороши, когда появились первые, чуть-чуть заметные, паутинки, дымок среди деревьев, опрозрачились пространства, а под ногой — вдруг зашуршал первый листок, первый опавший листик, тишина на деревьях, и воздух такой синий, такой прозрачный, что меняются понятия перспективы и можно все зарисовать только акварелью, — д-да, — —

— — а сегодня здесь в газетах:

«Воздуха!.. Воздуха!

Сегодня — 117°. Ну, а влага, которая давит, которая не дает дышать, кто учтет, что не достигнут уже предел, за которым начинаются прострация, безумие, умопомрачение. Город за эти три июльских недели не столько расплавлен, как разварен, распарен, вымочен, вымотан, измучен. Воздуха! воздуха!., хоть глоток свежего, чистого, бодрящего воздуха!..

77 смертей за день.

На сеттльменте умерло за вчерашний день 23 человека, заболело 17. На китайской территории заболело и умерло 42 человека. На французской концессии умерло 6 человек, заболело 19. Итого…»

…Невозможно, умопомрачительно! — не нахожу слов!..

Пришли вести с моря. Мой пароход будет здесь 10–20 августа, отсюда пойдем по китайским портам за чаем, потом в Сингапур, потом на Цейлон, Маманди — для меня — метафизикой!

И еще вырезка из газеты, объявление от начальства: