Том 3. Крылья ужаса. Мир и хохот. Рассказы

Таня Сумеречная была на грани распада. Одна малышка Катя внезапно стала веселиться. А Саша все менялся и менялся. Губа выпятилась, глаз поумнел, но в потустороннем смысле, и волосы на голове — как-то страшно, на глазах присутствующих — стали медленно расти, разбросанные.

— Галлюцинация! — закричала Люба и осеклась, словно не поверила сразу в свои слова.

— Где мы, где мы? — шипел, однако, Саша. — Какие-то стали необычные!

Старушка Бычкова в отчаянии посмотрела на Савельича — он как был гигант, таким и остался. И Любочка Розова светилась по-прежнему. И Сашин шкаф вроде бы был на месте. А вот что Варвара осталась прежняя — в это старушка Бычкова уже не верила.

— Плясать, сейчас будем плясать! — закричала вдруг Таня Сумеречная, запрокинув голову в потолок.

Что тут сразу началось!

Чтоб скрыть ужас иного восприятия реальности, гигант Савельич первым пустился в пляс. Ноги он задирал высоко, почти до висячей с потолка лампы, и, гордясь, норовил показать себя перед изменившимся Сашею. Старушка Бычкова старалась не отставать от него, как бы в паре с ним, но сил не было плясать так высоко. Таня Сумеречная обняла Любочку, но в танце своем стремилась увести ее в коридор — подальше от всяких космических «галлюцинаций» (так бормотала она в ухо Любочке, а та только повторяла, что она всех любит, даже галлюцинации, и готова их расцеловать).

Вихрем металась на полу малышка Катя.

А Саша, если только он еще был «Сашей», стоял окаменевши (хотя волосы и росли), как герой пустынных превращений.

— Безумие, безумие! — закричала Варвара, хотя она уже была мертвая.

Не хватало только интеллигента Пети (он наверняка бы спел свои сумасшедшие песни). Савельич пляски, однако, не выдерживал и крушил, что подвернется под ноги. То самовар с комода опрокинет, то чайный сервиз в шкафу разобьет, то головой портрет Саниного деда раскрошит. Тане Сумеречной показалось тогда, что дед в отместку сошел с портрета и принялся плясать вместе со всеми, наполовину невидимый, но хитрый и не забывший мир. И по-потустороннему крякал при этом.

На полу сочилась живая кровь.

Любочка слышала стоны, но в своей собственной душе.

Был бы ее муж Петя с ними, то он, не будь дурак, заглянул бы в оконце — мол, что там с миром, но ничего путного все равно бы не обнаружил. Мир как был странным, таким и оставался.

— Мудрецов на земле мало, вот что, — задумчиво проговорила Варвара совершенно несвойственные ей слова, как будто после смерти она стала уже совершенно другой.

— Бурю мы тут устроим, бурю! — орал Савельич, так бурно прыгая, что чуть не ломал потолок.

А Саша, прорастая, все каменел и каменел, и душа его была за миллиарды лет до творения мира.

— Пустите меня к нему! Пустите! — вдруг сорвалась Любочка и, бросив Сумеречную, кинулась к Саше. — Саня, родной! Где ты? Где ты? — она прикоснулась к нему. — Я все равно тебя люблю, ты ведь наш!

Саша согласно кивнул головой.

Внезапно в комнате потемнело. Черты людей как-то стерлись. Все натыкались друг на друга, только малышка Катя ползала между ног.

— Да, да, я сама тоже меняюсь, — бормотала Таня Сумеречная, натыкаясь на непонятные вещи, словно это уже были не стулья и столы.

— Будя! Будя! — гаркал иногда Савельич.

— А ты не черт, Саша? — взвизгнув, спрашивала у него старушка Бычкова и громко отвечала самой же себе: — Не похож, не похож! — и как-то уверенно, словно она — тысячелетия назад, может быть, — только и делала, что перебегала дорогу чертям.

— А я всех без различия люблю, кого Творец создал, и всех, кого еще создаст, тоже люблю, — просветленно-странненько говорила ей Люба. — И всех, всех вас прощу, даже кто мне голову отрубит, потому что головы у меня нет, — совсем замутненно вдруг перешла она на другой смысл.

— Света, света, света! — вдруг закричала мертвая Варвара. — Хочу света!

Сначала на ее слова никто не обратил внимания.

Но одновременно произошел спад пляса. Не все же плясать до сумасшествия, даже если произошло чудо. Гигант Савельич уже не прыгал до потолка, а сел на стул и задумался. Даже старушка Бычкова не пугалась происходящего и замерла. А Таня Сумеречная уже перестала чувствовать, что она изменяется в иное существо, и потому тихо расплакалась. Любочка же вообще была вне себя, но по-мирному. Все расселись вокруг Саши Курьева, как вокруг планеты, но он тоже стал по-своему смиряться — это поразило всех, и все остолбенели, на него глядючи. Кто думал, что он снова обернется в бычка или в икс-существо, а кто считал, что он просто теперь запоет.

И все ждали, ждали и ждали. Но Саша Курьев, напротив, становился теперь не кем иным, как Сашей Курьевым, хотя и совершенно остолбенелым, потусторонне-ошалелым. Лицо его приобрело прежние черты, и в глазах метались человеческие огоньки, хотя и полубезумные. Тогда старушка Бычкова заорала:

— Он опять стал человеком! Урааа!

Гигант Савельич ответно гаркнул:

— Ураа! — И шторы зашевелились.

Но остальные реагировали на это возвращение по-другому.

Таня Сумеречная, нервная, сорвалась с места: нежные волосы разметались, тайно-русские глаза горят. Чуть не обняла возвращенца Сашка и шепчет ему: