Том 3. Лорд Аффенхем и другие

Как она хороша, думал Билл, не подозревая, сколь далек сейчас от реальности. Нельзя простоять у плиты теплым июньским вечером, готовя курицу и два гарнира, не говоря уже о бульоне, и остаться в полном блеске. Лицо у Джейн раскраснелось, волосы выбились, на одной щеке чернело пятно — видимо, от сажи. Тем не менее Биллу она казалась совершенством. Такой, говорил он себе, я запомню ее на всю жизнь — чумазой и в фартуке.

— Джейн! — прошептал он. — Джейн!

— Твоей голове, — сказала она через несколько секунд, — это скорее вредно.

— Полезно, полезно, — заверил Билл. — Я только-только понял, что я не просто сплю. Или сплю?

— Нет.

— Ты действительно…

— Конечно.

И вновь Билл почувствовал то же респираторное затруднение. Он пожал плечами, отказываясь что-нибудь понимать, однако душа его пела, равно как и сердце.

— Нет, очень странно, все-таки! Кто ты и кто — я? Я спрашиваю: «Чем ты заслужил это, Уильям Куокенбуш Холлистер?»…

— Уильям что Холлистер?

— Вина не моя, а крестного. Думай просто «К». Так я спрашиваю: «Чем заслужил?» и отвечаю: «Ни черта не заслужил». Однако, раз ты говоришь… Что ты делаешь с этой губкой?

— Собираюсь обмыть тебе голову.

— Господи, сейчас не время мыть голову! Я хочу сказать, если найду слова, что я о тебе думаю. Ты — замечательная.

— Ну, что ты! Я самая заурядная.

— Вот уж нет. Ты прекрасна.

— Раньше ты так не думал.

— Чего ты хочешь от мальчишки, не способного отличить правую руку от левой? Расскажи мне, кстати, о своей красоте. Когда ты начала ее ощущать?

— Думаю, я стала походить на человека лет в четырнадцать. Когда сняли железяки.

— И очки?

— И очки. Астигматизм исправился.

Билл подавил вздох при мысли о том, как много он потерял. Они сидели в кресле лорда Аффенхема, довольно просторном, словно нарочно сделанном для тех, кто не прочь устроиться рядышком. Со стены на них благодушно смотрела фотография лорда Аффенхема в какой-то странной форме, словно говоря: «Благослови вас Бог, дети мои».

— Когда тебе было четырнадцать, я шагал по Нормандии к Парижу с армией освободителей.

— Крича «О-1а-1а»?

— Да, и еще «L'addition». Все говорили, это очень помогает. Не ерзай.

— Я не ерзаю. Я встаю. Сейчас я вымою тебе голову.

— Я не хочу мыть голову.

— У тебя огромная шишка.

— Пустяки. До свадьбы заживет. Впрочем, я рад, что это не случилось раньше, когда милорд Аффенхем был моложе и сильней.

Лицо Джейн вновь обрело холодную суровость.

— Не упоминай при мне этого человека. Его место в психушке.

— Чепуха. Не желаю слышать ничего дурного о дяде Джордже. Пути его неисповедимы, дела его чудны, но плоды они приносят.

— Все равно, его надо освежевать тупым ножом и окунуть в кипящее масло. Чтоб запомнил. Почему всякого, кто желает с нами породниться, обязательно надо бить табакеркой?

— Ты не уважаешь традиции? Впрочем, я понимаю. Когда-нибудь попадется тонкокостный ухажер, и старый филантроп предстанет перед судом за убийство.

— Не будет больше ухажеров, сестры Бенедик иссякли. Как кролики. Их больше нет.

— Ладно. Я получил ту сестру, которую хотел.

— Видел бы ты первую!

— Что?

— Ну, первую, Энн.

— А, некрасивую!

— Вот уж нет. Она — редкая красавица. Билл не сдался.

— Любая твоя сестра, будь она Клеопатра, Лилиан Гиш и Мэрилин Монро в одном лице, для меня — некрасива. И вообще, сомневаюсь, чтобы Энн мне понравилась. Вся в пиявках! Кстати, разреши спор, она — миссис Джеф Миллер или миссис Уолтер Уиллард?

— Джеф Миллер.

— Долго он был с ней знаком?

— Нет.

— Значит, у меня преимущество. Я женюсь на своей детской любви. Куда романтичнее.

— На детской любви?! В Мидоухемптоне ты на меня и не смотрел.

— Мы уже с этим разобрались. Ты была кикиморой.

— Значит, все дело в моей внешности?

— Еще чего! Давай проясним это раз и навсегда. Я женюсь на тебе за твою стряпню и буду строго следить, чтоб она оставалась на высоте. Кстати, раз уж мы решили похоронить прошлое, как насчет Твайна? А, то-то же, прячешь глаза и шаркаешь ногами! Стоило отвернуться на полминуты…

— На пятнадцать лет.

— Я отвернулся на какие-то пятнадцать лет, и что? Ты бросаешь меня ради типа, который носит желтые штаны. Кстати, это возвращает нас к важному пункту. Что с ним делать? Негуманно держать его в неведении, пока дело не дойдет до свадебного пирога. Что мы предпримем?

— Ой, Билл!

— Господи, ты плачешь?

— Нет, смеюсь.

— Что тут смешного?

— Ты сказал, предпримем шаги. Не надо. Он сам все предпринял.

Билл вытаращил глаза.

— Ты хочешь сказать, он дал тебе отставку?

— Он выразился иначе — свободу.

— Расскажи!

— Рассказывать, собственно, нечего. Сегодня утром я сообщила ему, что за картины ничего не выручить. Он держал себя как-то странно, а вечером, перед твоим приходом, прислал записку. Очень красивую. Он не вправе…

— Не говори. Можно, я угадаю? Отнимать лучшие годы твоей жизни..?

— Да. Нечестно требовать от меня верности слову, когда у него нет и малейшей надежды скопить денег на женитьбу, поэтому он посчитал справедливым дать мне свободу. Очень трогательно.

— Двадцати тысяч недостаточно?

— Он не знал, что я про них знаю.

— Уж наверное.