Том 3. Морские сны

На палубе старпом со старшим механиком ведут разговор о кладовке. Разговор полон испанского темперамента. Стармех — дед — явочным порядком захватил кладовку. Старпом — чиф — в отместку повесил на первый трюм замок и не дает деду ключ, а в трюме машинные шмутки. Чиф утверждает, что машина ворует из трюма ветошь, которая принадлежит палубе. Дед обвиняет чифа в том, что он берет расписки за тропическую робу и хочет высчитывать за нее деньги, а один раз в три года положено робу выдавать бесплатно. Чиф, не будь дурак, говорит, что мотористы лазают в первый трюм с сигаретами, а в трюме краска — огнеопасное вещество, а под трюмом топливные танки, и ключ он все равно не даст. А дед, не будь дурак, говорит, что он не даст на палубу распылители для этой самой краски и матросы весь пароход в тропиках будут мазать обыкновенными кистями. Старпом в пылу этого испанского спора допускает крупную стратегическую ошибку: говорит, что плевать хотел на распылители (потом ему это дорого обойдется) и пускай дед идет на огород и успокоит нервы сельскохозяйственным трудом.

Начинается, думаю я. А ведь мы в рейсе еще только полмесяца.

Огород у нас на крыше кормовой надстройки. Землю привезли перед самым отходом — два грузовика. Под руководством деда были сколочены шесть ящиков и в них посажены редиска, лук и укроп. Маленькие веселые росточки уже торчат из черной земли. Всех интересует, что получится из сельскохозяйственной затеи деда. У будущей редиски две опасности: 1) океанские брызги засолят землю, и все погибнет, 2) редиска вырастет, но кто ее будет охранять от расхитителей?

Мне нравится любовь деда к огороду, приятно смотреть на его возню со шлангами; нравится, как он пальцем приподнимает опавшие от тропической влажности росточки. Наш дед очень крупный мужчина, старый моряк и юморист. Его зовут Василий Васильевич. Чифа зовут Вадим Вадимович. Меня — Виктор Викторович. Почему-то нам троим это смешно, зато всем остальным — удобно: легко запоминается.

В данный момент я полностью на стороне деда, так как не хочу платить кровные рубли за шорты тысячного размера и дрянную рубашку с погончиками.

На мостик прибывает ревизор — пес Пижон. Чистокровный дворняга, черный, с белым пятном на груди и белыми носочками на лапах.

Пижону хочется с высоты мостика посмотреть на Канарские острова.

В космический рейс на «Невеле» Пижон идет второй раз. Он родился в Индийском океане на борту теплохода «Моржовец» и был пятнадцатисантиметровым щенком переправлен на «Невель» в портфеле через океанскую зыбь. Его отца подобрали со льдины в Рижском заливе моряки «Моржовца». Отец отогрелся и дал потомство от моржовецкой суки.

Первый раз в жизни Пижон сошел на землю в Бомбее. Он перепугался насмерть. Цветок на газоне, куст или автомашина пугали его до шока, и его эвакуировали обратно на судно.

Этот во втором уже поколении моряк каждый день является на мостик и производит ревизию. Высшим начальством он явно признает капитана. Но главная его хозяйка — дневальная Таня. Любят они друг друга до смерти. И вообще он баловень всеобщий. И потому не может не кокетничать.

Биографию Пижона мне рассказал рефрижераторный механик Эдуард. На судовом языке он зовется «реф». Реф здоровенный, добродушный и хитрый латыш, совсем обрусевший. Он, как и Пижон, старожил на «Невеле». Каждую новеллу реф заканчивает вопросом без адреса:

— В прошлом рейсе на шестом месяце кончились сигареты. И у всех сильно упало моральное состояние. Радисты не вылезали из эфира — дыбали встречное судно. А дело было не так уж далеко от Антарктиды. И надыбали китобойную флотилию. Сошлись с ней. Ну, возглавил я инициативную группу, чтобы на китовую матку ехать за сигаретами и попутно развлечься там, как понимаешь: состыковаться там на орбите с бутылкой, например. Только китобойное начальство, конечно, не дураки. Не шиты они лыком, китобойные начальнички. Посылают к нам китобойца-снабженца. Он подходит с китом под бортом. Дохлый кит. Вместо кранца. Зыбь здоровенная. Ошвартовались. Мы им кидаем кораллы, они нам тройной одеколон для души и спирт для туалета. А ход имеем. И мы вперед подрабатываем, и китобои. Кит между нашими бортами все вздыхал и вздыхал. Потом выскакивает из него затычка, через которую он воздухом был накачан. Из дыры кишки полезли. Вонь ужасная… И как китобои могут терпеть такое годами?

Это уже вопрос к мирозданию. Ответа на него реф не ждет ни от китобоев, ни от собеседника.

Старпом отправляет меня на вельботе за уволенными на берег.

— Тушите фонари, секонд, — говорит он. Мы еще на «вы». — Идите за толпой к причалу Санта-Каталина, а я останусь за вахтенного.

— Есть!

В первый раз я забираю пятьдесят человек. Вельбот перегружен. Но толпа рвется домой, толпе надоел уже Лас-Пальмас, толпа истратила деньги и не хочет опаздывать к очередной кормежке. Пакеты с тряпками, магнитофоны, электрогитары и сумки с бутылками сыплются с мола Святой Каталины в вельбот. Реф в огромном мексиканском сомбреро и пледе с кожаными накладками рушится со Святой Каталины последним.

Говор, гвалт, смех, вопли, щелчки фотоаппаратов.