Том 3. Московский чудак. Москва под ударом

В нападавших коричневых сумерках чуть намечались коричнево-желтые томы коричнево-серого шкафа; на кожаном черном диване скомчилось кой-как одеяльце (по черному полю — кирпичные яблоки). Думалось:

«Эдакого обвернуть вокруг пальца — что стоит!» Мандро улыбнулся: вошел в кабинет молодецкою поступью он, расправляя свои молодецкие плечи: таким приворожником!

— Да, — ваш сынок…

Но при слове «сынок» знаменитый профессор скосился; и вдруг загорюнился крашеной рожей.

— Сынок ваш бывает у нас, — у Лизаши: дочурки.

Профессор ему показал на порожнее кресло; уселся с развалкою сам; осмотрелся: сваляшина и разваляшина многих томов вперемежку с бумагою; жуликоватая мышка скреблася.

— Я думаю, Митенька вам, в корне взять, — надоел… Вы чего ж не садитесь: садитесь же, батюшка!

Тут Эдуард Эдуардович к краюшку кресла присел, уронив свою руку на стол, крытый черной клеенкой.

— Помилуйте, — отвеселился глазами он, — сын такой милый мальчик!

О, — он приворожником выглядел!

Но у профессора вкось разлетелись глаза; и разлет этих глаз выражал — опасенье:

— Мой сын, — в корне взять: дело ясное…

— Что вы!

— Он… он… он…

— Помилуйте!

— Нет, дело ясное: сын…

И лупнул кулаком по столу:

— Помножайте его, — он подбрызнул слюной, — хоть какими угодно нолями, — останется ноликом.

Рявкнул со взмахом.

Мандро закурил и, висок преклонивши к согнутому пальцу, сидел в беззаботной, в завалистой позе; прогреб бакенбарду; разгиб белой кисти руки выявлял очевидно желанье: завлечь и разжечь.

— Наши дети знакомы давно: и поэтому счел я за честь нанести вам визит.

— Очень рад-с…

— …и свидетельствовать уваженье, которое вы возбуждаете всюду…

Мандро припалил бакенбарду; пригаром паленым припахивать стал он (невкусно припахивать)

— Хоть коммерсант я, — но верьте мне; знаю и я, что профессор Коробкин…

— Оставьте!

— …профессор Коробкин… — Да нет же-с!

— …профессор Коробкин есть гордость науки!

Профессор поставил свой нос пред собою и фыркнул, — пронюхал Мандро; виноват: бакенбарду Мандро.

— И при том деле есть: впрочем, так, — пустячок. Но профессор на все тартарыкнул рукою.

— Вы, кажется, — слухами полнится свет — очень трудитесь?

— Да-с: помаленьку.

— Весьма плодотворно?…

Профессор схватился за свалень бумаги.

— Открытие сделали?

— Что-с?

И рукой — за платком; его выхватил и, развернувши под носом на мягких ладонях, — глаза скосил в нос.

— То открытие, слышал я, — тут фон-Мандро прикурсивил ресницы, — значительно, очень-с; и, как говорят, оно в технике произведет пертурбацию; в жизни…

Профессор громчайше счихнул, все вниманье свое устремив на платок, загулявший по громкому носу.

— …в путях сообщенья… Платок закомчился и спрятался.

— Я невзначай разговоры имел с представителем крупной промышленной фирмы, который взволнован: весьма!

Но профессор награнивал пальцами дробь.

— Не имея возможности встретиться с вами, он мне поручил предложенье — сказать между нами — вам сделать…

Профессор молчал.

— И сказать между нами…

Мандро тут замялся сперва и потом сразу выюркнул оком:

— Они бы купили охотно… Откинувшись, вымедлил:

— …очень…

Профессор достал карандашик: чинил карандашик; сломал карандашик.

— Эх, чорт дери! Трах-тара-рах!

— Это вас бы устроило — смею я думать… — вновь выюркнул глазом Мандро и густейшее облачко дыма пустил, — извините меня, что я прямо так: сколько вы взяли б?

Очковые стекла взлетели на лоб; раздраженный профессор скосился и выдвинул ящик; он туго набит был: бумаг сбережень! Сваляшил рукою бумажки; достал из-под них три тетрадочки: тыкался носом в листки.

И с промашкой сказал:

— Что вы, батюшка, что вы?… Вот тут, — он рукой лупнул по тетрадочкам, — формулки кое-какие… И — только…

Он, явно лукавя, глазком набуравливал ящик: совсем не тетрадки.

Мандро привострился на ящик:

— Так: здесь!

И — разведывая оком.

Собрав свои брови, приблизил к профессору их, чтобы прижать его взглядом:

— Они предлагают вам очень почтенную сумму. Профессор, добряш, стал свирепым: глядел с задерихой;

— Они предлагают вам…

— Что?

— Триста тысяч.

Профессор замолнил очком: стал совсем неприятный звездач он.

— Четыреста.

— ?!?

И поглядел окровавленным взглядом, как Томочка-песик, покойник, — когда отбирали, бывало, у песика вонь; пес — рычит, угрожает оскаленной мордой, возясь над подушкой; но вонь — отдает; и покорно вздыхает; профессор же:

— Нет-с…

Не отдает: он — припрячет!

— Четыреста сорок.

Уж серо-сиренево-желтым настоем засохлых цветов встали мутные мраки.

— Пятьсот.

Но из глаз растаращенных ужас валил.

— Дело ясное, батюшка… Нет у меня никакого открытия.

— Как?

— Если б было, то я-с, сударь, — да-с — ре продал бы его…

— Почему же, профессор?

Мандро огорченно чеснул бакенбардой,

— Да так!

— Не согласны?

— И — все тут!!!

Взъерошился.

— Надоедать вам не стану, — прозубил Мандро. И в поспешном, и в нервном таком от стола отваленье сказалась досада…

— Быть может… Внушительно так поглядел:

— …вы — надумаете?

И на фоне исчерченных, темно-зеленых обой он сидел с отверделым лицом — кривогубый и кислый.