Читаем Том 3. Московский чудак. Москва под ударом полностью

Том 3. Московский чудак. Москва под ударом

Сидел на карачках, выерзывал носом; и слышал, что там, за дверями, сначала шушукались, плакались и, наконец, закричали, — Надюша и Вассочка:

— Папочка…

— Ах, да пусти меня… В дверь застучали.

Иван же Иваныч — дверь запер; теперь, из засады своей он не мог подать голоса.

— Вот еще дура — кричит: — эдак можно спугнуть!

И в засаде засев, видел: небо; вдруг — ти-ти-ти-ти-ти. И с ти-ти-ти-ти-ти (подшептывал в миг напряженья он) — подкарабкался.

Там же в стекле стал картузик, — подвыюркнув: перепривыюркнул с молниеносною скоростью; и, убедившись, что нет никого, — ну и к стеклу прилипать: чуткий пес за юлящего мышкою носом юлит — вверх-вниз-наискось — так, чтоб уткнувшися в норку, где скрылась она, присмиреть, выжидая.

Профессор Коробкин таким неожиданным, прытким и вертким, упругим, как мячик, летком быстрей молньи: с карачек — на стол; и оттуда (одной ногой — на столе, а другой — на окне) он двудырчатым носом — к окошку; и выстрелил наискось сверху в окно электрическим белым лучом потайного фонарика. В белом луче оказалась накрытая рожа — без носа: бульдожья, в картузике!

— Есть! — вскричал громко, слетевши (оттуда — сюда) с подоконника.

В то же мгновенье, с ним вместе отсюда туда (разделяло стекло), чье-то тельце, присосанное к камню стен, — отвалилось: и — шмякнуло наземь. Профессор Коробкин бежал от окна: заоконное тельце бежало в противную сторону, вот перебросилось через литую решеточку, дом отделявшую от тротуара; и вот перебросилось — вдоль переулка; профессор же, дверь распахнув, мимо плачущих Наденьки и Василисы Сергеевны, — в переднюю; цепи сорвавши, на улицу — с криком:

— Ловите, держите! — за юрким мальчишкою, улепетнувшим в пустой переулок: бесследно!

За ним же, стремительно выскочив с черной метлой из ворот, бежал Попакин:

— Да — барин, да — что вы? Забороздили заборики — мимо.

Неслись из соседних дворов, кто без шапки, кто в туфлях: бежал генерал Ореал (отставной, опустившийся) — за проживателями домов Янцева и Шукеракина; все собрались под кривым фонарем, окружив запыхавшихся и растаращами друг перед другом стоящих — Ивана Иваныча и Тимофея Попакина.

— Видел-с!

— А я говорю — никовошеньки!

— Вор в окно лез! Так кричали они.

Генерал Ореал и все прочие — слушали; кто-то, одетый в пестрявые брюки и пестрый пиджак, проходя, обернулся; и — дальше пошел.

— Говорю вам, что видел!

— Помилуйте, я по сию пору тут в приворотне сидел!

— Он уж видел бы, — Шохин сказал.

— Да-с, морщинистый, — да-с — с черным носом, — упорствовал громко профессор.

— Морщинистый!..

— Слышь?…

— Говорит — с черным носом он… Не удивился один генерал Ореал:

— Я всегда говорил… С этим людом… Позвольте пожать… Генерал Ореал…

Возвращалися кучей к подъезду, откуда выглядывали уже Дарьюшка с Марьей, кухаркою. Шохин сказал:

— А я знаю — кто…

— Кто?

— Это — Яша.

— Как-с?

— Так, очень просто, — настаивал Шохин.

— Я — не понимаю вас, — остановился профессор: и очень тревожно моргал.

— В Телепухинском доме живет карлик Яша: блажной и безносый: так — он.

Раскрывались окошечки: слушали: и — соглашались.

— Он… он… Он и четь!

Обозначалась новая стека людей; и тут Дарьюшка, вспыхнувши, — носом в передничек: фырк!

Потому что раздался из стеки насмешливый голос:

— Он ефта за Дарьей, курчонкин сын, лазат: надысь в саду лапались!

Марьюшка, Дарья, профессор — стояли в передней; все прочие же гоготали на улице; лишь генерал Ореал собирался, да Марьюшка — дверь затворила: ему прямо под носом:

— Яша и есть.

— Просто, барин, нет мочи: таскаться стал в кухню: его я — взашей; а все Дарья… Вы не сумлевайтесь… Какой это вор… Лез за Дарьей: подглядывать… Как тебе, право, не стыдно… Нашла обважателя!

Фырк!

Успокоились: все разъяснилося.

— Энтот же самый карлишка, — вполне безобидный: с амуром в мозгах!

— С перетрясом!

— Пархуч.

Как-то радостно стало: не вор.

— Это он.

— Он…

— Карлишка!..

Профессор вполне раздобрел: объяснялось, что «это» — не «это», а просто — карлишка!

И, ткнувшись в Марью, кухарку, пожвакал губами, слагая в уме каламбурик:

— Вы, в корне взять, — Маша?

— А как же-с!

— Вы варите кашу нам?

— Кашу варю, — ну?

— Он — Яша?

— Ну, — Яша… А что?

— Он — без каши? Фырк, фырк!

— Ну — так вот-с! И — прочел:

Прекрасная Даша,Без каши ваш Яша…А каша-то — наша!А варит-то — Маша!

Пошел пир горой!

Позабыли: за дверью все ждали, бледнея, не смея просунуться: и, уж услышав стишок, они поняли: нет, — не «она»; Василиса Сергеевна — в слезы; Надюша — салфеточкой в пол:

— Как не стыдно вам, папочка: мамочка — в горе, а вы… Присмирел.

День дню — рознь.

И зигзаг от испуга к нечаянной радости, не разрешаясь ничем, разрешился часов через двадцать.

Раздался звоночек.

Просунулась в двери большая толстуха, какая-то вся отверделая, с черно-лиловым лицом и в больших черно-синих очках:

— Вам кого?

— !

— Может, барина?

— !

— Барышню?

— !

— Может, барчонка?