Том 3. Песнь над водами. Часть I. Пламя на болотах. Часть II. Звезды в озере

— Тогда, у старосты, все как-то иначе казалось. Вот, мол, наловишь рыбы, продашь, а комасацию вроде как задаром тебе сделают…

— Задаром… А третий-то пуд где? Вы только посчитайте, сколько пудов он себе наберет.

— У старосты разговаривать — одно дело, а выйдешь на воду — оказывается, другое. Да хорошо, теперь еще рыбы много, а как она уйдет с водой, тогда что будет? Мало тогда за одним пудом ходить придется, пока его наловишь?

— Находишься, оно верно.

— Вот и получается, что только один Иванчук правду говорил.

— Петро?

— А то кто ж?

На минуту замолчали. Пильнюк стоял, уперев ногу в верхний круг наставки.

— Конечно, Петро правду говорил. Да что из того, дурак народ, всякий его обманет.

— А я вам вот что скажу: уж раз он захотел, инженер этот, все равно все по-своему сделал бы.

— Если б мы и не подписали?

— Что подпись? Уж он бы что-нибудь выдумал. Вот хоть и с Петром. Куда уж мужику против барина идти! Вон Иванчуку казалось, что он всем добро сделает, смело говорил, а что вышло? Только тюрьму себе заработал. Один инженерский донос — и получай десять лет. За коммунизм, говорят… Выходит, раньше Петро коммунистом не был, а только когда против господина инженера пошел, коммунистом стал? Может, потому народ и боялся.

— Может, и так, — согласился Данило, но Пильнюк покачал головой.

— А я тебе по правде скажу, Данило, что о страхе никто и не думал. А как стали толковать, сперва этот инженер, а за ним Хмелянчук, как оно все хорошо будет, так все и поверили. «Четырнадцать лет, — кто может знать, что за эти четырнадцать лет может случиться?» Это Хмелянчук так говорил, покуда еще инженера не было. Бумажка, мол, пропадет, а комасация останется. Да еще будто бы из города строго приказывали, чтобы комасация была проведена. Так если бы с инженером не договорились, все равно бы из города приехали и силком сделали. А потом плати им за это наличными… Да и на что это надо, чтобы они приезжали?

— И откуда наличные брать? — вздохнул Васыль.

— Вот видите! Так что, может, мы не так уж плохо сделали.

Совюк покачал головой.

— Да, продали бы рыбу, вот тебе и деньги. Купец ведь и из Пинска, и откуда хочешь приедет, если будет знать, что много рыбы купить можно. И дал бы дороже, чем по сорок грошей.

— Может, и по злотому бы дал, — за щуку, например.

— По восемьдесят грошей за сома, по пятьдесят за мелюзгу платили в прошлом году.

— Что теперь говорить? Подписано и крышка.

— Конечно, раз бумажка есть, ничего не сделаешь.

Вода сверкала солнечными бликами. Иван бросил в лодку щуку.

— Петра жалко…

— Конечно, жалко. Мало ли народу пропадает в этакое время? Вот как под Каменем было…

— Да уж там такое было… Из кожи полицейские лезли, сами не знали, что бы им еще сделать, как бы еще народ извести.

— Теперь там ни избы, ни плуга, ни бороны ни у кого нет, да и работать в поле некому… Хлеб весь спалили дочиста, скотину штыками покололи, а людей в тюрьму…

— На ярмарке рассказывали…

Пильнюк беспокойно оглянулся.

— Рассказывают, рассказывают, а потом из этого новое горе выходит.

Данило Совюк ловко высвободил щуку из сети.

— Во, жирная!.. Конечно, что толку жаловаться? Переменится что от наших разговоров, что ли?

— Не переменится.

— Осадник вчера опять в город ездил.

— И кто его знает, зачем?

— Может, с жалобой?

— Какая опять жалоба?

— Говорят, кто-то стрелял в него позавчера.

— Да что ты?

— Не знаю, бабы что-то говорили.

— Э, бабы, они наговорят… Кабы так, он бы в комендатуру пошел, зачем же в город?

— Нового, говорят, в комендатуру прислали.

— Мало им тех двух?

— Видно, мало. Теперь трое будут.

— Вон как.

Они продвинулись дальше, за купу ветел, со всех сторон окруженную водой. Из камышей поднялась утка.

— Этот, что у инженера служит, говорил, что бредень давать будет.

— Это как?

— За рыбу. И невод и бредень, кто что захочет. Продаст рыбку, а деньги себе возьмет.

— У меня невод порвался, надо бы новый купить. Конопли-то не было, не напряла моя баба, придется покупать. Раз он денег не требует…

— Выходит, все ему да ему ловить? А себе?

Они горько задумались. Над лугами кричали чибисы, блестя на солнце гладкими, отливающими зеленым металлом перышками. Серый журавль, как тень, двигался по высокой траве, сумрачной в сиянии погожего дня. Высоко в небе, широко взмахивая мощными крыльями, плыла цапля.

— Вот погодка!

— Такую бы к сенокосу.

— Может, и продержится.

— Трава в этом году не очень хороша.

— Сушь какая была, откуда же ей взяться?

— Только на Оцинке хороша.

— Еще бы, на Оцинке!

Солнце поднималось все выше. В ивах что-то зашелестело.

— Кухарчик лыко дерет на лапти.

— Пора и нам приниматься. Все уж изодрались. Осенью я больше ста пучков заготовил.

— И не диво, вас ведь четверо в избе.

Вода ослепительно сверкала золотом. Щуки все реже попадали в западню, все дольше приходилось бить веслом.

— Жарко, в глубину ушли.

— Пора домой, — заметил Пильнюк.

— Да, конечно, скоро уж полдень.