Том 3. Письма и дневники

Посылаю тебе вдруг три спасибо: во-первых, за то, что ты ведешь со мной корреспонденцию; во-вторых, за то, что отыскал мне драгоценные для меня письма; и в-третьих, наконец, за то, что помнишь мои книжные замыслы, которые меня очень занимают, и пишешь ко мне об византийцах. То-то и беда, как говорит русская пословица, что бодливой корове Бог рог не дает! Так вот, кажется, и сделал бы и то, и се, и третье, и четвертое, а Мамон (не Мамонов) говорит: «Прр!!» Без меня нельзя! Поэтому и надобно соображаться, чтобы при всех предприятиях и успехах было и ему оказано мое почтение. Вот почему и византийцы, как они ни привлекательны, должны быть покуда причислены к зеленому винограду. Это предприятие, сопряженное с многоденежием безвозвратным и, следовательно, доступное только богатым отцам отечества, вроде Румянцева. Будут ли таковые, весьма сомнительно, а что до меня касается, то, разумеется и у меня, при моих верных спекуляциях, будут миллионы, но то беда, что немножко поздно пустился в дорогу и что путевые вьюги слишком быстро заносят мне шапку снегом. Судьба любит и подшутить над людьми: покуда есть зубы, кормит размазнею, а когда уже нет зубов, являются самые великолепные орехи и всякая всячина. Однако ж я всетаки не унываю и буду продолжать барахтаться всеми силами, как бы ни было коротко мое поприще. Потребность в обдуманном издании книг до такой степени вопиюща, что я непременно пускаюсь на эту дорогу во что бы то ни стало. Но только ломать зубы об византийцев теперь было бы безрассудно: кроме того, что это стоило бы, необходимость в них в эту минуту вовсе не так велика, как в других, без которых мы ходим как в тумане. Плана полной исторической библиотеки я не оставлю, потому что он все-таки ж кажется мне возможным. Но этот план не сам исполнять буду, потому что он мне не по силам. А я себе выгородил круг книг, с которыми надеюсь и сам сладить и которые удовлетворят по крайней мере самой насущной современной потребности. А именно: краткие истории всех народов с их статистиками и полная учебная литература славянских народов; но для понятия второй необходимо нужны прежде первые. Это теперь моя любимая мысль, о которой я говорил тебе в Бунине, а ты мне помоги приступить к ее исполнению, то есть уговори Петра Ивановича[409] взяться за необходимого для меня Кольраума, который лежит у тебя на столе. Этим ты меня очень одолжишь. Но только говори так, чтобы он без церемоний сказал, какие условия были бы ему не стеснительны, занявшись этим трудом исключительно. А с моей стороны были бы следующие условия: чтобы рукопись перевода, набело переписанная, принадлежала мне в полную собственность, покуда я двигаюсь на свете; чтобы от меня зависела орфография собственных имен, поправка технических выражений, как, например, Landsknecht, и прочее, исключение таких мест, против которых заартачилась бы цензура, и, наконец, чтобы мне платить условную сумму по третям, по окончании каждой трети книги, и чем скорее переведет, тем лучше. Если он согласен переводить на тех условиях, как переводил Кастрена, разочтя страницы по буквам, то этому бы я был очень рад. Пожалуйста, брате! Узнай ты мне и напиши его откровенный ответ, чтобы мне, сообразно с тем, и начать изловчаться.

Вы мне уже читали манифест об наборе. Мне он еще вдвое тяжелее тем, что много планов путает. Я надеялся Новый год быть с вами, а числа набора назначены так неловко, что теперь не знаю, как быть, потому что, если вернуться к набору, придется пробыть с вами слишком мало, а если ехать после набора, то придется весновать, между тем как весною мне необходимо быть здесь. До сих пор еще ни на чем не остановился, может помочь только то, что, может быть, скоро откроют предварительное присутствие.

Дневник 1829–1831 годы

1829 год

28 октября / 9 ноября

Человеку тесно в пределах одной собственной наружной жизни: в других он видит себя в бесконечно разнообразных отношениях к природе и всего сильнее привлекает тот , чья жизнь полнее и разнообразнее, кто счастливее. Счастье относительно, и не что иное, как полнейшее чувство жизни, — высшая деятельность. Чем больше мы бы желали быть на месте другого, тем больше его любили, это естественное жертвоприношение слабого сильному.

В нерешительной борьбе того и другого заключается непосредственность . В совершенном равновесии или совершенном перевесе одного — прямая и быстрая дорога к совершенству.

1830 год

11/23 февраля