Том 3. Письма и дневники

Я прочел и сличил Ваш перевод первой главы Исаака Сирина и посмотрел также Ваши замечания на перевод лаврский и большую часть из них сличил с Паисием — мне кажется, что почти везде Вы совершенно правы. Местах в двух, и то незначительных, казалось мне, что еще возможно сомнение между лаврским переводом и Вашим исправлением. Но вообще, я думаю, что Вы были слишком снисходительны к этому переводу и в нем осталось, сверх Ваших поправок, еще очень многое, требующее исправления. Очень любопытно мне будет слышать мнение митрополита. Ваши рукописи и письмо я доставил ему только сегодня, и то через Александра Петровича[156]. Прежде митрополит или не принимал по нездоровью, или уезжал в лавру. Теперь же он готовится к завтрашнему служению и также по причине нездоровья не принимает. Если возможно мне будет видеть его завтра, то я постараюсь представить ему Ваше мнение о слове разум и о переводе вообще. Разумеется, слова его тотчас же сообщу Вам. Между тем позвольте мне сказать мое мнение о двух словах в вашем переводе: созерцание и доброе. Для чего предпочитаете Вы созерцание слову видение или зрение? Первое — новое, любимое западными мыслителями и имеет смысл более рассматривание, чем видение. Потому нельзя, например, сказать, что ум от состояния молитвы возвышается к степени созерцания, так же как нельзя сказать, что он возвышается к степени рассматривания. Если же один раз необходимо греческое слово ύεωρία перевести видение, то не худо бы, кажется, и всегда одному слову усвоить один смысл. Таким образом, может у нас составиться верный философский язык, согласный с духовным языком словенских и греческих духовных писателей. Второе слово — доброе, которое на словенском языке, кажется, значит то же, что на русском прекрасное, Вы везде изволите и на русском языке переводить словом доброе. От этого, мне кажется, в некоторых местах выходит неполный смысл. Например, в конце 27-го слова Исаак Сирин, кажется, приписывает второму чину разума совершение и доброго (по естеству), и изящного. По-словенски первое названо благо, а второе — доброе. Поэтому всю деятельность изящных искусств можно отнести к области разума этой степени. Если же слово изящное или прекрасное заменить словом доброе, то весь этот смысл пропадает. Прошу Вас, милостивый батюшка, сказать мне, ошибаюсь ли я, и в этом случае простить с свойственным Вам благодушием. Осмеливаюсь же я говорить свои замечания вследствие Вашего приказания. Посланную к Вам тетрадь русского перевода Феолипта[157] — прошу Вас прочесть и исправить. Язык, кажется, хорош, но везде ли верно переведено, не знаю. После Вашего исправления мне бы хотелось ее послать Комаровскому и еще кой-кому не могущему читать по-словенски, чтобы они получили какое-нибудь понятие о том чтении нашей церкви, которое незнакомо Западу.

Письмо это, начатое 21-го, окончено 22 августа.

Думаю нынче около пяти часов поехать к митрополиту.

Испрашиваю Ваших святых молитв и святого благословения, с искренним уважением и сердечною преданностию остаюсь Ваш покорный слуга и духовный сын И. Киреевский.

86. Оптинскому старцу Макарию

26 августа 1852 года

Многоуважаемый батюшка!

В субботу, 23 августа, отправилась Наталья Петровна в Ростов вместе с Сережей[158] и с Александрой Петровной[159]. Письмо Ваше от 23 августа я получил сейчас и распечатал, видя на то позволение на конверте. От всей души благодарю Вас за поздравление с нынешним днем[160], добрый батюшка! И надеюсь на святые молитвы Ваши, особенно во время нынешней литургии, когда Вы особенно молитвенно вспомните о Наталье Петровне. Меня же очень беспокоит ее теперешнее положение и жаль ее, ибо она одна едет с Александрой Петровной, которая в таком расположении духа, что иногда кажется, как будто она полупомешанная. С Натальей Петровной ссорится беспрестанно, говорит ей грубости, а себя считает самой несчастнейшей и находится в постоянном отчаянии. А главное, кажется, все оттого, что ей думается, что Наталья Петровна обращает более внимания на гувернантку, чем на нее. Иногда мне кажется даже, что это игрушки какого-нибудь мурина, — если последнее справедливо, то прошу Вас, Батюшка, помолиться Господу, чтобы Он запретил ему. Вчера получил я письмо от Попова. Он обещается употребить все силы, чтобы хлопотать для Оптина, и удивляется, что его первые хлопоты были так неудачны. «Меня уверили, — пишет он, — что все будет сделано как нельзя лучше, а на поверку вышло — почти ничего. Это может случиться и теперь, хотя я не отчаиваюсь и Вас тотчас же уведомлю, как скоро узнаю что-нибудь положительное». Я обещал ему, батюшка, взятку: от Оптина книгу Варсануфия, и он теперь просит ее, потому я пошлю, если позволите, от имени отца игумена и Вашего.