Ст. студент.
Нет — самый настоящий дневник. Мемуары, Онуша, это история, а дневник — это лирика, тайны души, вздохи сердца, которых никто не смеет подслушать. Да ты прозаик, ты не поймешь.Дина.
У вас электричество? А о чем же вы пишете?.. Да, кстати: к вам не заходил сегодня Александр Александрович? К нему есть поручение от одного знакомого, насчет музыки.Ст. студент
Дина.
Ну да. Что вы так смотрите? Послушайте, Петр Кузьмич, что вы так смотрите? Что-нибудь случилось?.. Да говорите же.Онуфрий.
Да ничего не случилось — почему, как только человек глаза вытаращил, так сейчас же должно что-нибудь случиться?Ст. студент.
Да ничего не случилось. Александр Александрович… он не совсем здоров.Дина.
Что с ним?Ст. студент.
Ничего, ничего особенного. Ах, Дина, да успокойтесь же! У него слегка болит голова. Он здесь, у меня.Онуфрий.
Лежит. Тенор — лежишь, брат?Ст. студент.
У него голова болит.Дина.
Вы нездоровы, Александр Александрович?Тенор.
Нет, здоров. Они шутят.Ст. студент.
Александр Александрович действительно не совсем здоров.Дина.
Я вижу… Как вы хорошо устроились, Петр Кузьмич, — вы не скучаете по вашей Сибири? Это ваши лекции? Какой прилежный — учитесь. Онуфрий Николаевич, он читает лекции. Однако мне надо идти, я совсем и забыла, что меня ждет извозчик. Где же пальто? Это все вы, Петр Кузьмич, с вашим гостеприимством.Онуфрий.
Посидите, Дина, куда торопиться. Сегодня ужасный холод. А извозчика вашего мы отпустим. Верно, дядя?Дина.
Вы думаете, что на извозчике холоднее?Онуфрий.
Неизмеримо!Ст. студент
Дина.
Пожалуйста.Онуфрий.
Ну, идем, идем. Стамескина, кстати, проведаем, да я еще тебе свеженький анекдот из римской жизни расскажу. Когда Тарквиний Гордый…Дина.
Я все понимаю, Александр Александрович.Тенор.
Тем лучше.Дина.
Вы давно здесь прячетесь?Тенор.
Со вчерашнего, кажется, вечера… Да — со вчерашнего вечера.Дина.
И все лежите… там?Тенор.
Да, преимущественно. Немного и хожу.Дина.
И когда я пришла, вы продолжали лежать? И когда услыхали мой голос, продолжали оставаться там? Вы подумали, Александр Александрович, в какое положение перед этими господами вы ставите меня? Вы подумали, в какое положение вы ставили меня вчера, когда на собрании говорили: Тенор трус, Тенор прячется, а я должна была лгать, что вы больны?Тенор.
Самолюбие, Дина?Дина.
Да, самолюбие, которого, к сожалению, у вас нет. Прятаться от меня, здесь за перегородкой, на чужой постели, сдерживать дыхание, чтобы не услыхали.Тенор.
Я избегал объяснения, Дина, — знал, что сейчас оно ни к чему не приведет, но если вы хотите… Я на сходку не пойду.Дина.
А? Мне казалось, что вы пойдете.Тенор.
Нет, не пойду. Вы знаете, Дина, что ради таланта я превратил свою жизнь в тюрьму?Дина.
Знаю.Тенор.
Что я создал для себя режим хуже арестантского режима? Ха-ха-ха, что такое арестант? Я был несвободнее арестанта. И я не хочу для какой-то вздорной истории, в которой не вижу смысла, — я не хочу жертвовать своим талантом.Дина.
А мне всегда казалось, что талант — это свобода. И мне… непонятен талант, для развития которого необходимы арестантские роты.Тенор.
Я всегда знал, что ты не любишь меня. Только самолюбие и ни на йоту ни жалости, ни понимания. Ты не любишь меня.Дина.
Кажется… вы правы.Тенор.
Ты сама должна была сказать мне: «Не ходи. Им нечего терять, а твоя жизнь, твой талант нужен для них же».Дина.
Да? Так вот как. А мне казалось, что есть минуты, когда все мы должны идти рядом, даже и таланты. Как вы думаете, Александр Александрович?Тенор.
Это говорит Стамескин! Ты повторяешь слова Стамескина, Дина! Ха-ха-ха!Дина
Тенор.
И ты не ударила его, Дина?Дина.
Нет, за что ж? Я с ним согласна.Тенор.
Прикажете подать пальто?Дина.
Пожалуйста. Нет, не трудитесь, ботики я сама надену.Дина.
Войдите! А, Петр Кузьмич! А я ухожу.Ст. студент.
Не смею удерживать.