Том 3. Произведения 1927-1936

Коротко говоря, у этой гулящей Ампилоговой мичман был, а у меня, дескать, как я — не каретница, а только что печникова жена, пускай хотя бы кондуктор флотский будет, все-таки у него — морская форма, а не то что ополченец какой. Вот как моя Луша распорядилась моей с ней обчей жизнью. По стечению времени она к нему на квартиру ходила, как я на работе бывал, а потом совсем до него перешла жить… И сказать бы, что молодой, — не-ет. Даже, может, и меня на сколько-то лет постарше. Чем же он мог ее ульстить? Сключительно своей формой… А чтобы жалованье его было больше, чем я мог своей работой заработать, то это уж нет. И своим чередом — подруги сбили. Кто ее с кондуктором этим познакомил? Подруги, — это уж я потом разузнал. А где же он служил, на каком судне? Это тоже внимания достойно. Служил он на дредноуте самом сильном, на «Марии». Это уж было такое судно, что целого оно стоило флота. И действительно, посмотреть на нее — огромадина. Так что летом она к нам пришла, летом же Луша с ним и познакомилась. Или же я это тут путаться начал? Каким летом? В пятнадцатом она к нам, «Мария», из Николаева пришла летом, а женился я в апреле шестнадцатого, а с кондуктором Чмелевым познакомилась Луша, так надо быть, в июне. В августе же месяце она к нему перебралась… А просто-чистосердечно сказать — он ей комнату у одной вдовы нанял, она от меня и перевезлась со своими вещичками: граммофон у ней был, корзинка с бельем и, конечно, постель, у меня пара новая была, к свадьбе я шил, и так, другое что, этого ничего не взяла, врать не буду. Фенька — та бы не посмотрела, все бы к себе увезла, а эта нет. Коротко говоря, с работы прихожу — ни граммофона, ни ее корзинки, и постеля наша стоит вся разоренная.

Я к отцу-матери, те в изумлении и говорят: ничего нам не известно… Только на другой день я мог про нее узнать от ее подруги одной… Ну, одним словом, ты сам понять можешь, как подобное дело другому кому рассказывать. Говорится: чужой ворох ворошить — только глаза порошить…

— Все-таки ты до кондуктора этого ходил же или нет?

— Что же, что я ходил… ходить я ходил, слова нет: пришел, она с ним сидит, чай с конфетками пьет (тогда уже сахара мало кому попадалось)… «Здравствуйте, чего скажете?» Я смотрю, у меня дух занимается и в глазах своим чередом темнеет, а он — мужчина здоровый, конечно, мне так даже очень спокойно: «Поговорить пришли? Садитесь чай пить, поговорим». Я на нее во все глаза, а она только в чаю ложечкой мешает, а во рту конфетка-леденец зеленая… Она из себя худощавая была, а коса русая… На меня не смотрит, а на лице краски никакой, стыда нет, точно будто все равно не муж я к ней пришел, а первый попавший, или работы какой спрашивать…

Коротко говоря, посмотрел я на них обоих и говорю: «С тем до свидания». И повернулся. Только нашего разговору и было… Сам посудить можешь: драться я с ним не мог — он бы меня одолел, слова же тут разные — ни к чему… У них между собою сговорено, а мне на них жаловаться кому? Коменданту крепости, что ли?.. Так я только с родителями ее об этом поговорил, им попенял, и пришлось это дело оставить на произвол.

V

— Живу в своем помещении один, работаю помалу, где печку поправить, где побелка, а потом я тебе скажу, ну, ты должен и сам это помнить, немолодой, дела оказались совсем тупые, так что проведовать приходилось и свои деньги в кассе, а цены на весь обиход жизни, тебе должно быть известно, начали сильно расти, так что я насчет своей Луши думать начинаю: «У ней своя практика жизни, как она сызмальства городская, и, значит, что-то она замечать стала и в соображение себе взяла: жалованье кондукторское, оно уж не поменеет, а может, поболеет, что же касается работы печной и прочей, то скоро, может, ей совсем крышка будет…» Строиться никто и думать не хотел, потому, первое дело, что цены на матерьял дорогие без числа, а второе дело, что того матерьялу и доставать уж стало негде: железные дороги его не возили, пароходы тоже, лошадей порядочных, тебе известно, мало уж осталось, даже и люди, какие посправнее — в шинелях серых они ходили, одним словом, что ни день, то я к Луше своей злость утишаю и начинаю об ней сознавать…

— Выходит, одна жена тебя продала, а другую сам задарма отдал? — вставил Евсей.

— Как это — задарма?

— А конечно, так… Например, собаку нечем кормить — вот ее кому побогаче задарма и отдают, хотя же она животная и каких-нибудь денег она стоит…

— Этого не ожидал от тебя, чтобы ты жену до собаки приравнял, — обиделся Павел, но Евсей хлопнул его по спине легонько.

— Я к примеру говорю, чудак… Это я шутейно ведь… А видаться тебе с ней приходилось потом?