Том 3. Произведения 1927-1936

А из открытых окон зала звучало четкое, знакомое даже и ему, allegro apassionato — лейтмотив сонаты Лангера.

Сентябрь 1930 г.

Крым, Алушта.

Счастливица *

I

Началось с тринадцатого места за общим столом.

Как-то странно даже было слышать в свободной от предрассудков Советской стране, да еще в доме отдыха, столь решительно высказанное нежелание сидеть на тринадцатом месте, но такое именно нежелание было высказано глухим сиповатым монотонно-жужжащим басом, и многие, приехавшие сюда в тот день, отметили эту высокую, прямую, большелобую, скуластую старуху, белоглазую, в кружевном чепчике и ковровой шали.

Она насупливала безволосые брови и жужжала, как шмель:

— Что же я в домах отдыха, что ли, никогда не живала?.. Каждый год то в том, то в другом живу… Только уж, разумеется, на тринадцатом месте никогда я не сидела и сидеть не хочу…

Заведующая домом отдыха, низенькая старушка, в белом халате, в больших круглых очках, только что указавшая новоприбывшей это страшное место, снисходительно улыбнулась и сказала:

— Ну что же, другой кто-нибудь тут сядет, а вы в таком случае вот здесь, рядом…

И на тринадцатое место, весело щурясь, сел красноватый, седобородый, лысый доктор одной из московских больниц — Вознесенский Семен Иваныч. Он весьма шаловливо для своего возраста поглядел на высокую старуху, подмигнул низенькой старушке и пошутил:

— Авось и на тринадцатом месте глупцами не подавлюсь.

Дело в том, что он уже успел прочитать в писанном карандашом на клочке бумажки — должно быть, одною из подавальщиц — меню обеда, что на второе блюдо были «глупцы» — не «голубцы», а именно «глупцы», — и это привело его в веселое настроение. Впрочем, глаза его с несколько по-монгольски поднятыми углами всегда улыбались.

Высокая же старуха села с ним рядом на двенадцатое место и очень внимательно начала разглядывать всех, кто пришелся с нею за одним столом.

Прямо против нее сидела небольшая хрупкая женщина лет под сорок с необыкновенно усталым, истощенным лицом, на котором очень кроткие карие глаза были в желто-розово-лиловых обводах, а подбородок жался острым копьем. Это было какое-то почти отсутствующее, почти только мыслимое лицо, на котором, кроме извилистых морщин, совершенно преждевременных на вид, трудно было что-нибудь разглядеть.

Поднеся бумажку-меню непосредственно к самым глазам, оказавшимся сильно близорукими, она говорила вполголоса, ни к кому не обращаясь:

— На сладкое профитроль… Странное слово «профитроль»… Считается, что я знаю три языка иностранных, но такого слова я все-таки не помню. Profit, profiter, profitable…[1], а профитроль что такое?

Так как она в это время смотрела на доктора, тот подхватил оживленно:

— Очевидно, что-нибудь очень полезное для нашего с вами здоровья… Но, зная три языка, где же все-таки вы работаете?

— В библиографическом институте… в отделе иностранной литературы…

— А фамилия ваша?

— Ландышева.

— Вот как? — Доктор сделал свое подвижное, способное к разнообразным гримасам лицо очень смешным, — не насмешливым, а именно смешным, подкивнул как-то игриво бородкой и сказал ей, нарочито понизив голос:

— Никак не мог ожидать, чтобы особа, знающая три языка, оказалась из духовного звания!

— Я… я? — покраснела вдруг Ландышева.

— Пустяки, что же тут такого и зачем краснеть!.. Я сам из духовного звания, потому что Вознесенский… Есть такое предание о древнем московском академическом начальстве, как оно перекрещивало бурсаков… Кто был тихого поведения и громких успехов, тот, видите ли, получал фамилию от праздников, — например, Рождественский, Богоявленский, Успенский, Троицкий или Вознесенский, как я… Горжусь своим неведомым предком: был он высокой марки… Хорошо, должно быть, знал философию Николая Кузанского… Кто был тихого поведения и тихих успехов, — этим скромникам, в тиши процветавшим, давали фамилию от цветов… Вот тогда-то и пошли все Розовы, Туберозовы, Гиацинтовы, Фиалковы, а также Ла-нды-ше-вы… Да, да, да… Но были еще и такие, что успехов-то тихих, а зато поведения громкого, — эти получали прозвище от язычества: Аполлонов, Посейдонов, Архитриклинов, Илионский, Амфитеатров и прочее и прочее… Так говорит семинарское предание…

— Хотя я и Ландышева, но отец мой все-таки не из духовенства, — начала было Ландышева, но доктор шепнул ей через стол все так же неудержимо весело:

— Рекомендую согласиться на какого-нибудь попика, а то вы еще генерала откопаете… От вас дождешься… — и так предостерегающе смотрел при этом и так таинственно поджал губы, что, глядя на него, все расхохотались, и даже сама Ландышева улыбнулась, отчего морщин у нее сделалось вдвое больше.

Столы для обедающих были расставлены на открытой веранде, так как сентябрь обещал еще теплое и тихое начало: в полном цвету стояли георгины на клумбах и махровые бегонии ярких цветов, и синяя лобелия, и бальзамины, а на волошском орехе, несколько неожиданном под Москвою, не было видно еще ни одного желтого листа.