— О-о, пчельника! — усмехнулся, играя бечевкой, Володька. — Есть пчельник.
— Эх, черт! Да от таких цветов вкусных мед-то какой должен быть душистый! — Даже глаза зажмурил, покрутив головой, Белогуров и спросил Володьку: — Большой пчельник, не знаешь? Сколько ульев?
— Ну, почем же он знает? — сказал Кудахтин.
— Не-ет, брат, это, видать, такой профессор, что все здесь отлично знает.
— Сказать? — хитровато прищурился Володька.
— Скажи, пожалуйста, будь настолько добрый.
— Двести — вот сколько.
И тут же девочка, вздохнув, повторила, как эхо:
— Двести — вот сколько!
Черный локомобиль с толстой вертикальной трубою стоял посредине обширного двора и пыхтел через эту трубу деловито ритмически; другая же, тонкая и обернутая парусиной, коленчатая труба шла от него в небольшой, всего шагов десять в длину балаган, наскоро сколоченный из досок. С задней стороны этого балагана, совершенно открытой, стояла подвода, запряженная парой некрупных пестрых бычков, у которых белые прямые рога однообразно торчали в стороны.
С подводы вилами ухватистая широкая женщина с пышущим жаром лицом сбрасывала лиловую лаванду на площадку из вершковых досок, делавшую этот балаган как бы двухэтажным. На этой площадке рабочие взвешивали лежавшие плотными умятыми кучами цветы на десятичных весах и потом валили куда-то вниз, в три широких железных куба, окрашенных снаружи суриком. За котлами увидели Белогуров и Кудахтин дощатую перегородку. Это и был завод.
Сбоку его дымилась большая теплая на вид куча как бы свеже выброшенной из конюшни перепревшей подстилки, в которой нельзя уж было узнать лаванду, отдавшую только что весь свой густой и терпкий запах, все свое лилово-голубое очарование этим вот людям вокруг.
Две белых козы, рогатая и безрогая с палевой шеей, подошли к дымящейся рыжей куче и вдумчиво глядели зелеными глазами на двух совершенно новых для них людей, в то время как те высказывали друг другу догадку, что три холодильника, соответствующие трем перегонным кубам, должны быть расположены за перегородкой.
Никакого пола завод не имел, кроме той земли, на какой стоял. Со всех четырех сторон двор замыкался одноэтажными домиками самой незатейливой архитектуры. Один дом, подлиннее других, еще строился, и около него гасили в яме известь для штукатурки деревянных стен и кто-то в фартуке поверх кубовой рубахи то и дело взмахивал и сочно пришлепывал ярко-белой лопатой.
К Володьке и его сестренке подошли еще двое ребят постарше, один с заржавленным и погнутым стволом охотничьего куркового ружья, другой с сеткой, в которой лежала небольшая зеленоватая черепаха. Очевидно, у них были какие-то далеко идущие замыслы, — остаток ружья и черепаха в сетке были при них недаром, — и они задержались ненадолго и исчезли.
Когда же из дверей завода вышел с бумажкой в руке молодой и самого беззаботного вида русявый человек в белой вышитой рубахе под пояс и цветистой тюбетейке, Белогуров обратился к нему:
— Товарищ! Нельзя ли нам посмотреть на вашу тут работу? Мы — инженеры-горняки, из дома отдыха.
— Приехали к нам? — весело спросил тот, здороваясь.
— Пришли пешком.
— Да что вы говорите? Напрасно! От нас часто грузовик ходит в город, также и линейки, — могли бы вас подвезти. А работа у нас простейшая: три перегонных куба, и все.
— Три куба — это мы видели сзади, а где же холодильники? — с усилием, как всегда, спросил Кудахтин.
— Сзади три куба, а спереди три холодильника, и по змеевикам бежит вниз масло с водой. Работаем паром, — давление две атмосферы в среднем. Вместе с паром подымается эфирное масло, потом по трубке идет в холодильники, а из холодильников капает в миски вместе с водою…
— А там масло всплывает кверху, — продолжил Белогуров, — и извлекается…
— И все! — довольно закончил беззаботный и весьма приветливо улыбнулся.
В это время невдали, между прекраснейших длинноиглых, синих на фоне зеленого леса сосен, посаженных в виде небольшой аллеи, сосен, завезенных сюда из еще более южных стран, поэтому показавшихся сказочными со своими огромными, как у кедра, шишками и изгибистыми, как змеи в желтой чешуе, сучьями, появился обыкновенный дымчато-фиолетовый осел с черным ремешком вдоль спины и зарыдал надрывно, с перехватами.
— Ослы, значит, у вас тоже есть? — сказал, морщась от дикого крика, Кудахтин.
Беззаботный молодой человек улыбнулся еще приветливее, развел руками в знак сожаления и ответил неопределенно:
— А где же их нет, скажите? — Но тут же добавил: — Иногда все-таки ослы наши — у нас их пара — корзины кое с чем таскают: польза не ахти какая, но вреда от них тоже нет. Но есть возле нас, а к нам только заходят иногда, животные очень вредные, — называются они олени.
— Как олени? Олени? Вы не шутите? — как-то даже на носки поднялся Белогуров.
— Зачем шучу? Олени, самые настоящие… Приходят вот отсюда, из заповедника, — и молодой человек махнул рукой широко в сторону лесов на горах.