Том 3. Рассказы 1903-1915. Публицистика

Да, сильного, и это очень понятно. Русская культура еще очень молода. Печать — одно из ее самых еще молодых детищ. Совершенно понятно, что она далеко еще не приобрела всей той силы, которая нужна для борьбы со всякою тьмою, со всякими предрассудками и закоренелыми привычными ощущениями малокультурного русского общества. Вот почему ее борьба со всяким наследием прошлого, составляющая истинную задачу истинно патриотической прессы, так трудна и, по-видимому, малопроизводительна, а ее результаты так малозаметны. И вдруг в одной части этой печати пробуждается сознание, что и она может стать силой, тотчас же, немедленно, завтра, — что ее успех может стать «блестящим» во всех отношениях, стоит только… вместо борьбы с целыми залежами предрассудков толпы — перейти к союзу с ними, стоит начать разрабатывать эти залежи, сделаться выразителем не того, что еще только рождается в тумане будущего, а того, что уже прочно отлагалось веками и хотя бесповоротно осуждено в будущем, но в настоящем еще живо и полно всяких рефлексов. И вот часть печати от истинной патриотической борьбы за будущие «возможности», лежащие в зародышевом состоянии в нашем обществе и народе, переходит к борьбе за готовые шаблонные лозунги вульгарного якобы патриотизма, которые тотчас же без дальних рассуждений и вызывают отклики. И, разумеется, успех обеспечен — навстречу печати стремятся готовые рефлексы, толпа с удивлением видит, что ее нехитрые лозунги, производящие на нее необъяснимое, мгновенное, хотя и не осмысленное действие, вроде «всё англичанка гадит» или «жиды Христа распяли!» — теперь повторяются с печатных страниц «образованными господами», которые так ловко, красиво, умело и даже чувствительно развертывают их в целые фельетоны, передовицы, рассказы, изукрашая их стилистическими цветами и даже глубокомысленными историческими и иными соображениями… А она, толпа, думала, что эта новая сила — печатное слово — идет на борьбу с ее закоренелыми понятиями, что она хочет убедить ее, «что все люди братья» и что добиться действительного облегчения тяжкой доли гораздо труднее, чем изругать немца, притеснить поляка или избить ни в чем не повинного ремесленника-еврея… И толпа довольна. Она успокоилась, она рукоплещет и… читает.

И вот часть русской прессы, давно уже в силу разных условий привыкшей бить в сторону наименьшего сопротивления, развертывает свои силы в этом направлении и с некоторым даже удивлением видит, как ее тихо двигавшуюся по отмелям ладью вдруг подхватывает более сильная волна, и паруса надуваются ветром, и она несется, окрыленная внезапным успехом. Только… нестись приходится не туда, куда влекли вначале и мечты, и взгляды, и желания. Этот странный успех состоит в том, что «успевающий» идет как раз против того направления, куда намеревался идти… Он плывет назад, очень быстро и приятно по тому самому течению, с которым вначале боролся… Это краткая психологическая история многих крупных националистов, начиная, пожалуй, с французского Рошфора и кончая нашими Катковым и Сувориным. И характерно, что наиболее замечательными фигурами в этой области очень часто являются именно перебежчики из оппозиционного лагеря.

Разумеется, было бы чересчур грубо и потому несправедливо объяснять все дело слишком уж примитивно — корыстными мотивами, как это отчасти делалось в печати по поводу того же нововременского юбилея. Нет, я думаю, что тот сатана, которого так ругательски изругал господин Суворин перед своим юбилеем и которого, однако, по его словам, «все мы обнимали и целовали», — явился господину Суворину, как и Каткову, совсем не в виде прозаического и некрасивого денежного мешка… Но немедленное «признание», но «слава мира сего», но видимое значение, но поощрительные крики толпы, польщенной и потому тоже льстящей, но «огромное влияние» при значительно большей безопасности и т. д., и т. д., — все это дается так трудно на пути борьбы с чувствами и формулами толпы и так неожиданно легко, так соблазнительно при примирении с этими формулами… «Я только еще начал действовать, — говорил когда-то Лассаль, — и страсть уже кипит в народе». Наши националисты могут сказать о себе иначе: «Мы еще не выступали, а страсти, которые мы теперь раздуваем, уже кипели в толпе…» Да, кипели и сказывались слепым высокомерием, предрассудками, ненавистью, еврейскими и всякими иными погромами с националистской окраской…

«Мне хочется, наконец, — писал когда-то г-н Суворин, в первые дни после своего националистского обращения, — новую монету в руке подержать…» И националисты нашей печати взяли в руки эту монету, не замечая даже, что она далеко не новая, стертая от употребления, загрязненная и часто окровавленная…

Но зато — очень ходкая…