Том 3. Рассказы 1972-1974 годов

А профессор и Нюра, не обращая на Ивана никакого внимания, продолжали говорить. И очень даже странно они говорили:

– Прямо не знаю, как вам и сказать… – раздумчиво сказала Нюра. – Все же у меня двое детей… да маленькие такие!..

– Господи! – тихонько воскликнул профессор. – Ну и что? И прекрасно. Он как раз детей очень любит. У него под Москвой домик… будете жить-поживать да добра наживать. Он не пьет, не буянит, сроду никогда грубого слова не сказал. Как у Христа за пазухой будешь жить. Решайся.

– Прямо не знаю… – тихо и грустно опять сказала Нюра. – Если уж честно-то: конечно, мне надоела такая жизнь. У людей праздник, а у меня загодя душа болит. Или ехать куда: опять, думаешь, какая-нибудь история… А ему сколько лет-то?

– Тому человеку-то? Семьдесят. Но он еще в форме… Седой такой, головку носит гордо – красавец. Он всю жизнь танцевал в оперетте, поэтому… головку умеет держать.

– Многовато вообще-то…

– Да я же говорю: он любого молодого за пояс заткнет! Ну и потом, культура! Там же через каждое слово – «мерси», «пардон», «данке шен»… Ты хоть отдохнешь от этих всяких «чаво» да «надысь»…

– Да охота, конечно, пожить, как…

– Я извиняюсь, – вмешался Иван, заметно трезвея. – Про кого тут речь?

– Дело же не в том даже, что самой пожить, – продолжала Нюра, не слыша и не видя Ивана, – а в том, чтобы детей воспитать на хорошем примере. Сейчас-то – что за пример они видят!

– Я же про то и говорю! – подхватил профессор. – Пример же будет.

– Я подумаю, – сказала Нюра.

– Подумай-подумай.

– Ну и что, что семьдесят: я за ним ухаживать буду…

– Так, а что там ухаживать-то: утром отнес его в садик, посадил в креслице – и сиди он себе, «мерсикай». Ест мало, кашку какую-нибудь сварил, он покушает, и все. А вечером…

– Слушайте, – заговорил Иван, угрожающе округлив глаза. – Я говорю, я извиняюсь, но я же – тут! В чем дело?!

– А, ты тут? – «спохватилась» Нюра. – А мы и не слышим – заговорились с Сергеем Федорычем. Давно пришел?

– Да как тихо вошел! – удивился и Сергей Федорыч.

– В чем дело! – спросил Иван.

– Ни в чем.

– Кому семьдесят лет?

– Мне, – сказал профессор.

– Нет, я же слышал…

– Ложись-ка спать, Ваня, – мирно сказала Нюра. – Ложись. Лезь вон на полку и засыпай. Все рассказал людям рассказал, как живешь, спел… чего еще? Свою норму выполнил – можно и на боковую. Лезь, Ванюшенька, лезь, милый. Лезь баиньки. Давай.

– Я ничего не понимаю, – пробормотал Иван.

– Завтра поймешь. Завтра все поймешь.

Иван полез на верхнюю полку и затих.

Пришла Люба… Прошуршала в полутьме платьем, легко запрыгнула на полку и тоже затихла.

Профессор с Нюрой остались сидеть у окна.

– Что же, правда, что ли, там такая жизнь?.. – спросила Нюра тихо. – Парень-то рассказывал…

– Нет, – тоже тихо откликнулся профессор. – Впрочем что-то есть и от правды.

– Гляди-ка, корову, говорит, целую ухнул… Неужели можно?

– А сколько корова стоит?

– Четыреста – четыреста пятьдесят… А с телком – так и больше.

– Можно. Можно и корову с телком ухнуть… На Руси умеют коров ухать.

Все, наверно, спят в длинном поезде. Не спят только на паровозе.

Машинист, пожилой уже человек, глядя вперед, вдруг спросил молодого помощника:

– Кольк, знаешь, как в отделе кадров бухгалтера подбирали?

– Знаю. Третий сказал: «А сколько вам надо?» Ты уж седьмой раз рассказываешь.

Машинист засмеялся.

– Придумают же!.. Смешно.

– Анекдот-то – вот с такой бородой.

– Все равно смешно. Интересно, кто их сочиняет?

Колька пожал плечами.

– Люди…

– Я вот хочу какой-нибудь сочинить, и никак не выходит.

Нюра спит… Но вот какая-то далекая тревога отразилась на ее спокойном лице.

Она увидела сон.

Распахнулся огромный, с плющом, с фикусами в огромных кадках, сверкающий зал ресторации. И весь он ходуном ходит. Полуголые девицы, волосатые парни зашлись в танце… «Очи черные».

Гремит и кривляется «ритмичная жизнь». То ли это какой-то вселенский шабаш, то ли завтра – конец света. Не архангел ли Гавриил дует в свою сзывающую трубу, и нет ли тут – среди обаятельных дам и джентльменов – этих, с хвостиками и на копытцах?

С трудом продралась Нюра через гремящий, орущий, бесноватый зал… И вышла к столу, где пирует ее Иван. Он славно пирует! По бокам его почти голые девицы, смеются, пьют шампанское…

– Пойдем домой! – сказала Нюра.

Иван отрицательно покачал головой. И усмехнулся.

И сильней грянула музыка, и пошли кривляться вовсе безобразно…

Нюра пошла к выходу. Ей в лицо смеялись, девицы проплывали у нее перед носом, подергивая плечиками…

И вдруг Нюра остановилась. И заткнулась музыка… И все замерли. Нюра пошла опять к столу… И с ее шагами, сперва тихо, потом громче стала нарастать удалая, вольная музыка «Из-за острова на стрежень».

И сам Иван сидит за столом в облике Стеньки Разина… И грозно смотрит на Нюру.

Нюра подошла, выдернула мощной рукой его из-за стола и дала пинка под зад. И сама пошла следом за ним.

На пороге, в дверях, оглянулась и произнесла гневную речь.