Том 3. Рассказы 1972-1974 годов

Они шли из ограды. Причем Егор шел впереди, а Коля сзади, и Коля очень суетился, разок даже подтолкнул Егора в спину. Егор оглянулся и качнул укоризненно головой.

– Иди, иди-и, – с дрожью в голосе повторял Коля.

Поднялись навстречу те трое, о которых говорил Петро.

– Только не здесь, – решительно сказал Егор. – Пошли дальше.

Пошли дальше. Егор как-то опять очутился впереди всех.

– Слушайте, – остановился он. – Идите рядом, а то как на расстрел ведут. Люди же смотрят.

– Иди, иди-и, – опять сказал Коля. Он едва сдерживал себя.

Еще прошли немного.

Под высоким плетнем, где их меньше было видно с улицы, Коля не выдержал и прыгнул сзади на Егора. Егор качнулся вбок и подставил Коле ногу. Коля опять позорно упал… Но и еще один кинулся, этого Егор ударил – наотмашь – кулаком в живот. И этот сел. Двое стоявших оторопели от такого оборота дела. Зато Коля вскочил и побежал к плетню выламывать кол.

– Ну, собака!.. – задыхался Коля от злости. Выломил кол и страшно ринулся на Егора.

Сколько уж раз на деле убеждался Егор, что все же человек никогда до конца не забывается – всегда, даже в страшно короткое время, успеет подумать: что будет? И если убивают, то – хотели убить. Нечаянно убивают редко.

Егор стоял, сунув руки в карманы брюк, смотрел на Колю… Коля наткнулся на его спокойный – как-то по-особому спокойный, зловеще-спокойный – взгляд.

– Не успеешь махнуть, – сказал Егор. Помолчал добавил участливо: – Коля.

– А чего ты тут угрожаешь-то?! Чего ты угрожаешь-то?! – попытался еще надавить Коля. – С ножом, что ли? Ну, вынимай свой нож, вынимай!

– Пить надо меньше, дурачок, – опять участливо сказал Егор. – Кол-то выломил, а у самого руки трясутся. Больше в этот дом не ходи.

Егор повернулся и пошел обратно. Слышал, как сзади кто-то было двинулся за ним, наверно Коля, но его остановили:

– Да брось ты его! Дерьма-то еще. Фраер городской! Мы его где-нибудь в другом месте прищучим.

Егор не остановился. Не оглянулся.

…Первую борозду в своей жизни проложил Егор.

Остановил трактор, спрыгнул на землю, прошелся по широкой борозде, сам себе удивляясь – что это его работа. Пнул сапогом ком земли, хмыкнул.

– Ну и ну… Жоржик. Это ж надо! Ты же так ударником будешь!

Он оглянулся по степи, вдохнул полной грудью весенний земляной дух и на минуту прикрыл глаза. И постоял так.

Парнишкой он любил слушать, как гудят телеграфные столбы. Прижмется ухом к столбу, закроет глаза и слушает… Волнующее чувство, Егор всегда это чувство помнил: как будто это нездешний какой-то гул, не на земле гудит, а черт знает где. Если покрепче зажмуриться и целиком вникнуть в этот мощный утробный звук, то он перейдет в тебя – где-то загудит внутри, в голове, что ли, или в груди, не поймешь. Жутко бывало, но интересно. Странно, ведь вот была же длинная, вон какая разная жизнь, а хорошо помнилось только вот это немногое: как гудели столбы, корова Манька да как с матерью носили на себе березки, мать – большую, малолетний Егор – поменьше, зимой, чтобы истопить печь. Эти-то дорогие воспоминания и жили в нем, и, когда бывало вовсе тяжко, он вспоминал далекую свою деревеньку, березовый лес на берегу реки, саму реку… Легче не становилось, только глубоко жаль было всего этого, и грустно, и по-иному щемило сердце – и дорого и больно. И теперь, когда от пашни веяло таким покоем, когда голову грело солнышко и можно остановить постоянный свой бег по земле, Егор не понимал, как это будет – что он остановится, обретет покой. Разве это можно? Жило в душе предчувствие, что это будет, наверно, короткая пора.

Егор еще раз оглядел степь… Вот и этого будет жаль.

«Да что же я за урод такой! – невольно подумал он. – Что я жить-то не умею? К чертям собачьим! Надо жить. Хорошо же? Хорошо! Ну и радуйся».

Егор глубоко вздохнул…

– Сто сорок лет можно жить… с таким воздухом, – сказал он. И теперь только увидел на краю поля березовый колок и пошел к нему.

– Ох вы, мои хорошие!.. И стоят себе: прижухлись с краешку и стоят. Ну, что – дождались? Зазеленели… – Он ласково потрогал березку. – Ох, ох – нарядились-то! Ах, невестушки вы мои, нарядились! И молчат стоят. Хоть бы крикнули – позвали, нет, нарядились и стоят. Ну, уж вижу теперь, вижу – красивые. Ну, ладно, мне пахать надо. Я тут рядом буду, буду заходить теперь. – Егор отошел немного от березок, оглянулся и засмеялся: – Ка-кие стоят! – И пошел к трактору.

Шел и еще говорил по своей привычке:

– А то простоишь с вами и ударником труда не станешь. Вот так вот… Вам-то что, вам все равно, а мне надо в ударники выходить. Вот так.

И запел Егор:

«Калина красная,
Калина вызрела,
Я у залеточки-и
Характер вызнала-а.
Характер вызнала-а:
Характер ой како-ой…»

Так с песней и залез в кабину и двинул всю железную громадину вперед. И продолжал – видно было – петь, но уже песни не было слышно из-за этого грохота и лязга.

Вечером ужинали все вместе: старики, Люба и Егор.

В репродукторе пели хорошие песни, слушали эти песни.