Том 3. Рождество в Москве

– «Благодать… – воздохнул, позевывая, дьякон. – Люблю клязьминское приволье наше, приятная самая пора, покос. Гос-поди… до чего же все хорошо зело! Облачка плывут, какая же чистота там. И свежесть, будто это снежок, и повевает освежением. Да, у-строено… для услады человекам. Что-то разморило, дремлется. А вы как, подремываете, а?»

Дремалось: пьянило медом, теплом, покоем.

«…а теперь предстоит Престолу Господню… – досказал родившуюся в нем мысль дьякон. – И ему не страшно. И скажет ему Господь: „добрый рабе, благий и верный, Антоние! о мале был еси верен, над многими тя поставлю: вниди в радость Господа твоего. Великая в сем правда“.»

– «Да, и все – правда».

– «Картошку давайте пробовать. А на ночь обязательно перемет поставим. „Игрунки“ у меня хорошие, и с блеском, и цветные на стерлядок. Они любят поигрывать. Примета у меня: как покос, стерлядки наплывают… с Оки, пожалуй, по случаю, думаю, обилия кузнечиков с поймы… И на головля теперь хорошо, и на шерешпера, на катушку… спиннинг называется. Офицер мне подарил, ловили вместе. Размахнешься – сажен на двадцать выкинешь, на блесну. Самая пора теперь».

Полдничали и на пойме, позатихло. Я приподнялся и поглядел.

Дьякон спал навзничь, на припеке. Болезненное его лицо теперь было покойно, кротко. Божия коровка ползла по его бурому сапогу. Подумалось мне с чего-то: «как хорош русский человек!., и все там – хорошие, родные… в этом приволье поймы…» Было покойно и ласково на душе. Повсюду сидели кучками, поблескивали красные кувшины, поднятые над головой: задрав головы, тянули, передыхая квас, еще с холодком, укрытый от жары тряпками и травой. Спали навитые воза, подремывали в их тени, поматывая от оводов хвостами, распряженные лошади. Ах, благодать какая!..

Август, 1949

Париж

Приятная прогулка

Д. И. Ознобишину

Помню, в конце Страстной, попалось мне объявление в газетах о продаже, «в верные руки», библиотеки, до четырех тысяч томов, в отличном состоянии, главным образом – классики, русские и иностранные, – есть и редкостные издания, – все книги в переплетах. Перепродавцов просят не являться. Единственный день для осмотра – вторник на Пасхе. Телеграфировать: ст. Ло-пасня, Курской д… «Злая Сеча»: к первому московскому поезду будут высланы лошади.

Я мечтал о пополнении тощей моей библиотечки, но куда же – четыре тысячи томов! Свободных денег у меня только до пяти тысяч, но чем же я рискую? Ну, прокачусь, погода теплая, конец апреля, весна в разгаре… – и я тут же послал депешу. Я только что вступил в адвокатуру, хорошая библиотека очень кстати, внушает уважение клиентам. А главное, я был молод, и весеннее возбуждение толкало меня из Москвы проветриться и набраться впечатлений.

Ехал на Курский вокзал под веселый трезвон пасхальный. На вокзале было празднично-будоражно. Ехали на «маевку», больше в Царицыно, с запасами всякой снеди, в поезде было полно, даже во 2 классе. В Царицыне наполовину опустело, в окошки вливалась свежесть распускавшихся берез; на станциях, в солнечной тишине весенней, слышалась веселая трель скворцов, праздновавших весну; с близкой церкви лился ликующий трезвон; цветистые девчонки совали в окошко букетики русской «примавера», – золотистых баранчиков, – и пучки синих подснежников; с зазеленевших откосов веяло душистым, свежим теплом новой травки, и все это, празднично-будоражное, смешивалось во мне с щекочущим ожиданием чего-то особо-радостного, волнующего в предстоящей встрече с таинственно-незнакомой и почему-то уже манящей своим названием «Злой Сечей». Историческое, должно быть, именование…

Против меня весело играли «в ладошки» студент с прелестной девушкой, в весенней кофточке с букетиком подснежников. Потом стали кокать красные яички и принялись закусывать. В Бутове их встретили пожилой военный с важной дамой, раздались восклицания: «зеленые щи сегодня, да?..», «Вот, мама посылает пирог, от Флея!..» Поцелуи, христосованье…

На станции Подольск я прошел в буфет, наполненный горожанами, парадный. Стол был украшен по-пасхальному, на стойке – окорок ветчины, в бумажных розанах, веселили глаз пасхальные крашенки в плетушке. Я выпил, в радости, ледяной водки, взял пирожок…

– Далече изволите ехать? – услыхал я будто знакомый голос, увидал книготорговца с Моховой. – До «Лопасни»… Не за библиотекой ли охотитесь?.. Вон и Алексей Иваныч!..

Тоже знакомый, букинист от Проломных Ворот, известный книголюб и эксперт, вызывавшийся для оценки библиотек, «неоспоримый». По Москве кличка его была – «горбатенький» и «мороженый»: его щеки были багрово-сизые, лет за шестьдесят. Всегда, бывало, видишь его в «Проломе», в его ларьке без двери, с поднятым воротником, мерзнущего за книгой, или в выгоревшем драповом пальтишке. Но сегодня он был парадный, в сюртуке, в котелке, летнее пальтецо на руке, – совсем франт. Я заметил: «а букинистам не беспокоиться»..?