Том 3. Русская поэзия

И теперь — чтобы вернуться к началу — последнее. Письмо к Тесковой, как мы помним, продолжалось: «И — очарование — в этом ins Freie — уютно, в нем живется: облако, на котором можно стоять ногами». Что это значит? Очевидно, только одно: даже полет в бесконечность и вечность требует остановок и передышек на пути. Даже в «Поэме воздуха» полет был с «паузами: пересадками С местного в межпространственный — Паузами, полустанками…» и т. д., кончая словами «Землеотсечение. Кончен воздух. Твердь». И тогда земным аналогом этим небесным приостановкам на облаке или на тверди будет тот последний упоминаемый в стихах Цветаевой «дом — так мало домашний», так не похожий на добрый дом детства: дом-ночевка, дом-пересадка:

Не рассевшийся сиднем
И не пахнущий сдобным,
За который не стыдно
Перед злым и бездомным:
Не стыдятся же башен
Птицы — ночь переспав.
Дом, который не

страшенВ час народных расправ!

Гастрономический пейзаж Об одной литературной встрече М. Цветаевой и Б. Пастернака

Текст дается по изданию: Гаспаров М. Л. Избранные труды. Т. II. О стихах. М., 1997. С. 162–167 (впервые опубликовано: Гаспаров М. Л. «Гастрономический пейзаж» в поэме Марины Цветаевой «Автобус» // Русская речь. 1990. № 4. С. 20–26).

Мне хотелось бы высказать предположение по поводу происхождения одного мотива — центрального мотива — поэмы М. Цветаевой «Автобус». Поэма, как известно, впервые была напечатана в однотомнике «Избранные произведения»[498] и исследовалась мало; самая подробная работа о ней, принадлежащая О. Г. Ревзиной, до сих пор не издана. Написана поэма была в два приема, в апреле 1934‐го и в июне 1936 года. Содержание — общеизвестно: выезд за город, счастье слияния с природой, потом, уже на последней странице, контрастный перелом:

И какое-то дерево облаком целым —
— Сновиденный, на нас устремленный обвал…
«Как цветная капуста под соусом белым!» —
Улыбнувшись приятно, мой спутник сказал.

Этим словом — куда громовее, чем громом,

Пораженная, прямо сраженная в грудь:
— С мародером, с вором, но не дай с гастрономом,
Боже, дело иметь, боже, в сене уснуть!

Мародер оберет — но лица не заденет,

Живодер обдерет — но душа отлетит,
Гастроном ковырнет — отщипнет — и оценит —
И отставит, на дальше храня аппетит.

Следуют еще две строфы, а потом — заключительная:

Ты, который так царственно мог бы — любимым
Быть, бессмертно-зеленым (подобным плющу!) —
Неким цветно-капустным пойдешь анонимом
По устам: за цветущее дерево — мщу.

Обратим внимание на то, как по-разному затрагиваются в двух частях поэмы — 1934 и 1936 годов — две главные ее темы: во-первых, «спутник» и, во-вторых, «гастрономия».

Тема «спутника» фактически развивается лишь в части 1936 года. В предыдущей части о нем — лишь беглое упоминание: «Я в спутнический ремень Товарищески вцепилась». Во второй части — три упоминания. Два, как водится у Цветаевой, в симметричных выражениях: «Зазеленевшею хворостиной Спутника я, как гуся, гнала. Спутника белая парусина Прямо-таки — паруса была!» и «Отяжелевшего без причины Спутника я, как дитя, вела. Спутницы смелая паутина Прямо-таки — красота была!», — а посредине между ними, уже многозначительнее, с подчеркнутым перебоем метра:

(Как топорщился и как покоился
В юной зелени — твой белый холст!)
Спутник в белом был — и тонок в поясе,
Тонок в поясе, а сердцем — толст!

Это и есть вся подготовка финального удара — «гастрономической» реплики о дереве, филиппики против потребителей красоты и заключительного проклятия безымянностью. На 46 строф поэмы (4-стиший и 6-стиший) — одно упоминание героя в 6 строфе (еще 1934 года), три в 24–28 строфах, и целиком — последние шесть строф.