Том 3. Сентиментальные повести

Это, кажется, единственное письмо, в котором от меня абсолютно ничего не требуют.

Печатаю с признательностью.

Писателю Михаилу Михайловичу Зощенко

Простите Вы меня за то, что беспокою
(Конечно, Вам я не одна пишу),
И тайну Вам свою открою,
Молчать уж больше не могу.

О, это было так недавно!

В соседнем от меня сидели Вы ряду,
И лилась музыка пленительно и плавно.
Я про себя шептала: жду, жду, жду…

Ждала я взгляда Вашего лишь только,

Но отражались Вы в чужих глазах.
Ах!.. Если б знали Вы, как больно, горько,
Когда душа в слезах.

В антракте вышли Вы, а я осталась

В смятеньи чувства ревности… тоски,
Ведь раньше это все любовью называлось —
Теперь разбито все на мелкие куски.

Большого чувства никому не надо:

Оно, как камень, Вас, мужчин, гнетет,
Которое не купишь плиткой шоколада
И в темных улицах, конечно, не найдешь.

Привыкли к легким Вы, как фейерверк, победам,

Таким блестящим, кратким, как и он.
Но первый раз я видела Вас летом…
Тот миг, как милый, милый сон.

Не знаю почему Вы в сердце так запали,

Но с Вами я знакомства не ищу.
Быть может, ничего, быть может — поиграли б, —
А потому сейчас я ухожу… И я ушла…
Вы не поймете, почему Вам это написала.
А просто потому, что легче стало мне.
Открыла все, и тайны уж не стало,
и позабудусь в будничном я сне.

И.

Все в порядке

Москва, 17 мая 1928

Милый Зощенко, простите меня, пожалуйста, что я беспокою Вас своим письмом. Но мне совершенно не к кому обратиться. Вас я люблю как писателя и кроме того слышала, что Вы очень хороший человек. Поэтому я обращаюсь к Вам.

Видите ли в чем дело: я сейчас кончила школу, мне 17 лет, передо мной развернулся так называемый широкий путь, но я решительно не знаю, куда мне идти. Мать ставила меня на ноги со страшным трудом, п. ч. отец рано умер (мне было четыре года) и ей приходилось самой зарабатывать на меня. Теперь мой долг — постараться зарабатывать и содержать ее. Но что я могу сделать, если ни одно из учебных заведений, по выходе из которых можно получить заработок, меня не интересует? Когда я думаю о них, потом о службе, о всей этой монотонной жизни, которая мне предстоит, меня берет одурь и пропадает охота жить.

Вот если бы у меня был талант, я бы, кажется, могла вынести что угодно. Кем, кем я только не хотела бы быть: художницей, артисткой и т. д.

Особенно часто я возвращаюсь к мечте быть киноартисткой. Но способности у меня на этот счет более чем сомнительные, а потому оставим это. Если у меня есть к чему-нибудь способности, так это к литературе. Говорят, что у меня приличный слог (чего Вы, конечно, никак не заключите из моего письма), а главное — я пишу стихи. Посылаю Вам несколько образчиков моего творчества. Вы можете сказать, что глупо посылать стихи Вам, кажется, никогда не писавшему стихов. Но ведь, во всяком случае, Вы больше понимаете в этом, чем я, и можете мне сказать, есть ли у меня хоть капелька, ну не таланта, так хоть способностей.

Конечно, печатать такие стихи нельзя, помимо всего прочего, потому что уж очень они не подходят по своему настроению к современным требованиям. Это, наверно, зависит от окружающей среды. Я сочувствую революции, но проникнуться ею так, чтобы писать другие стихи, сейчас не могу. Но если бы Вы хоть немножко нашли во мне способностей, я стала бы работать и, может быть, потом научилась бы писать, как следует. Может быть, и даже наверно, глупо мне так носиться со своими стихами, такими плохими и незначительными, когда много людей пишут лучше меня и совершенно не обращают на это внимания.

Но если бы Вы знали, какая у меня отвратительная жизнь. Мать меня любит, но какой-то деспотической любовью. Ну, например, она сама будет изнуряться, работая, и будет ставить мне это на вид, а мне ничего не будет давать делать, хотя мне все это доставляет гораздо большее нравственное мученье, чем если бы я работала. И так во всем. Она ужасно мало дает мне свободы. Конечно, не мне ее судить, но мне очень бывает тяжело, совсем разные мы люди.