Том 3. Слаще яда

Евгений постепенно охладевал к Шане. Дома он тяготился Шанею, в людях стеснялся быть с нею. Не знал, как ее назвать, – женою не хотелось, а называть сожительницею или любовницею неловко, да и не смел, боялся Шани. Поэтому он старался быть с нею поменьше. Вспышки его чувства становились все реже и слабее и все более принимали характер только животной страсти.

Евгений перед Шанею усиленно лгал. Он притворялся любящим ее по-прежнему страстно, не потому, что любил и жалел Шаню, а только потому, что трусил и хотел отсрочить неизбежную сцену разлуки.

Друзьям своим, изысканным студентам, преданным спорту, Евгений постоянно жаловался, что Шаня мешает ему заниматься, что ее скандалы убивают его.

– У нас Бедлам, – говорил он. Друзья советовали ему:

– А ты бы ее прогнал.

Евгений отвечал с необычайно важным видом:

– Ну, знаете, я все-таки немножко привык к ней. Как-то жалко ее отпустить. Пусть живет, Бог с нею.

И вот жила Шаня четыре года, колеблясь между отчаянием и надеждою. Ходила в церкви, выбирая те, что подальше от центра города и где людей поменьше, и молилась за себя и за Евгения с такою же страстностью, как и раньше.

В первое время Шаню очень поражало, что Евгений ухаживал за случайными женщинами. Потом она понемногу привыкла. А если Евгению казалось, что Шаня засматривается на другого, он ревновал ее. Смешанное чувство собственника и мужчины заставляло его дорожить обладанием Шанею. Вся гордость его возмущалась при мысли, что Шаня может разлюбить его и уйти с другим.

Когда Шаня ему говорила:

– Ты меня разлюбил! Он отвечал:

– Что за вздор! Зачем ты это говоришь? Пожалей мои нервы, – они у меня не из стали, я не в амбаре вырос.

– Если ты меня не любишь, отпусти меня, – говорила Шаня. Евгений тогда упрекал ее в распутных мыслях, кричал:

– Ты завела себе любовника!

Если Шаня уходила куда-нибудь и опаздывала домой, Евгений встречал ее ревнивою бранью. Допрашивал, где она была. Старался поймать ее на словах и уличить.

Приревновал ее к молодому художнику, которому Шаня заказала портрет, чтобы подарить Евгению. Но в то же время, побуждаемый утомленною страстностью, настаивал на том, чтобы на портрете Шаня была изображена обнаженная. Злился на то, что художник видит нагое Шанино тело.

– Так пусть он пишет меня в костюме, – говорила Шаня. Евгений злился еще больше и говорил:

– Дело не в том, как он тебя напишет, а в том, что ты улыбаешься ему развратно и делаешь ему глазки.

Шаня улыбалась невесело и говорила:

– Моя улыбка не для него, а для тебя. Он – художник, он привык, для него я – не предмет страсти, а только натура. Колорит и рисунок, – вот только в этой области его интерес.

– Ну да, – угрюмо говорил Евгений, – знаем мы этих художников!

– Пойми, – говорила Шаня, – в теле нет ничего интимного. Тело – маска. Соблазняет одежда. Если бы ее мы не носили, тело не соблазняло бы нас.

– Доморощенная философия! – язвительно говорил Евгений. Все время, пока продолжалась работа над портретом, Евгений изводил Шаню упреками и бранью. Потом приревновал ее к Бер-летти, известному в то время балетному учителю танцев. Шаня ходила к нему три раза в неделю. Он был доволен ее успехами. Когда Шаня с веселою гордостью рассказала об этом Евгению, тот позеленел от злости и зашипел:

– Знаю я, чем он доволен. И ему глазки делаешь. Шаня хохотала долго, неудержимо.

– Женечка! – говорила она среди приступов смеха, – да ведь ему семьдесят лет!

Вялая страстность, изнуренная мальчишескими глупостями и юным развратом, тянула Евгения к Шаниным ласкам; развращенное воображение хотело частых, ежедневных ласк, а юношеских сил уже не было. И вот желания возбуждались мучительством. Евгений заставлял Шаню делать ненужное, унизительное, придирался к ней, выдумывал ей разные наказания, и все это веселило и разжигало его.

И уже скоро перестала удивляться Шаня, когда вечером Евгений вдруг звал ее к себе в кабинет, где он сидел за своими книгами и чертежами, и приказывал ей:

– Возьми тряпку, Шаня, смети пыль сверху со шкапов. В первое время Шаня отвечала:

– Это Катя может сделать завтра утром.

– Нет, – капризно говорил Евгений, – мне надо, чтобы сейчас не было пыли. Мне туда чертежи положить надо.

– Так я позову Катю, – говорила Шаня. Евгений начинал кричать:

– Делай, что тебе велят. Катя мне помешает, она развлечет мое внимание. И тебе полезны усиленные движения, – к тебе не идет полнота.

Шаня приходила с пыльною тряпкою и с метелкою, взбегала по складной лесенке и усердно сметала пыль. А Евгений покрикивал:

– Хорошенько, хорошенько подмети. Даты уж не сухую ли тряпку взяла? Дура, и этого сделать не умеешь, только пыль поднимаешь.

– Тряпка влажная, – кротко говорила Шаня. Иногда Евгений говорил:

– Шаня, ты толстеешь, займись гимнастикой. Разденься, я буду командовать.

Шаня покорно снимала одежды, а Евгений принимался командовать. Иногда доводил ее до такого изнеможения, что она принималась плакать.

– Раскисла, неженка! – сердито говорил Евгений. – В античном мире девушки не уступали юношам в силе и выносливости, а ты плачешь от простой гимнастики. Ну отдыхай, полежи на диване.