Том 3. Слаще яда

Шаня убежала к комоду. Хотела было одеваться, да опять о другом вспомнила. Достала синюю тетрадочку, свой календарик, – тот, что сама завела, сама расчислила на пять лет вперед, сколько дней ждать ей Женечку. Вчерашний день зачеркнула. Что ж, все еще много. Так много дней осталось!

Вся жаркая стала Шаня, вся трепетная. Только что было свежо, – и уже вдруг стало жарко. Тонкая одна на ней рубашка, да и та лишняя. Знойно, душно в горнице, – обнимает лютый Змий, шепчет знойную речь, напоминает своим ярким, своим жгучим обликом, что близко-близко есть милое изображение далекого лица.

Шаня выдвинула другой ящик комода. Так торопилась, что ушибла палец. Досадливо помахала рукою в воздухе. Да некогда думать об этом. Сунула руку в ящик, пошарила. Достала Женин портрет. Не вынула, – так, сквозь тонкий конверт посмотреть. Еще так и лучше. Слегка затуманенное тонкою, прозрачною оболочкою, глянуло на Шанечку милое лицо ее далекого рыцаря. Волна восторга подхватила Шаню, закружила по белым половицам в быстрой пляске. Бурными поцелуями осыпала Шаня Женин портрет. Остановилась, залюбовалась им опять, – и вдруг засмеялась, – и вдруг заплакала.

Заговорила с Женею, – и чудилось Шане, что он отвечает. И опять, как вчера, ясно-ясно видит его Шаня, слышит его голос, – милый, желанный Женечка! И лицо на портрете улыбается Шане. Правда, так гораздо лучше Женина улыбка, под легкою дымкою оболочки. И нежнее лицо, – не видна капризная складочка около губ.

– Милый, милый Женечка, желанный, ненаглядный! – заговорила-защебетала Шаня.

Вихрь ласковых слов поднялся, понесся от ее трепетных губ. И к себе обратились Шанины мысли, и вылились в ураган самоопределений:

– Я – твоя, вся твоя, твоя раба, твоя вещь, твоя собачка, твоя игрушка. Мои руки – тебе работать, мои ноги – за тобой ходить, мой язык – тебе говорить, мои губы – тебя целовать.

Вдруг вспомнила Шаня, – помолиться надо. Порывисто бросилась перед образом на колени, Женин портрет к жаркой груди прижимая, и настойчиво зашептала:

– Господи, помилуй моего Женю! Господи, сохрани моего Женю! Потом тут же, перед образом, села на пол с Жениным портретом, лепечет нежные, страстные речи, ласки, обеты, признания. Все внешнее забылось. Лютый Змий погас, смирил свою небесную ярость, смирился, затмился ярый чародей. Весь мир отошел, померк. Шаня одна с Женею. В сладостном кипении грез Шаня одна. И с нею Женя. Одни. Никто их не видит. Никто им не мешает. Тишина и восторг!

Глава двенадцатая

Вошла нянька. Хитрая, подкралась в своих мягких туфлях. Слышен ее тягучий, ласковый и лукавый голос:

– Слышу, гулюкает с кем-то Шанечка, думаю: с кем это она язычком-то тилитилит? Нетто Дунечка, думаю, забралась ни свет ни заря. А это моя Шанечка одна сам-друг с патретиком ухмыльно занимается.

Проснулась Шанечка от грез. Тихонько воскликнула:

– Ах, няня!

Портрет к груди прижала. Самой стыдно чего-то. Няня ворчала:

– Не евши, не пивши, Богу не моливши, в одной сорочонке на полундрах расширилась.

Шане стыдно. И страшно чего-то. Вскочила, нахмурилась, крикнула:

– Не ворчи, пожалуйста! Я уже помолилась.

Самой на себя досадно Шане стало. Вперед уж она не будет так глупа. Дверь-то можно и на задвижку заложить.

Сердито смотрела Шаня на няню. Побежала к своему комоду, – прятать портрет. А няня словно и не видит портрета, – ворчит себе под нос, по комнате ходит, прибирает. Сказала построже:

– Одеваться, Шанечка. Пора.

Одевается Шаня. Поглядывает на няню. «Няня добренькая», – думает Шаня. Не утерпела, заговорила с нянею о Жене. Спросила:

– Нянечка, как ты думаешь, не забудет меня Женечка Хмаров?

– Уж где забыть ему такую красавицу! – утешала няня. – Весь свет пройди, другой такой не найдешь.

Шаня засмеялась, весело сказала:

– Он за мною приедет, нянечка.

– Приедет, приедет, Шанечка, – поддакивала старая.

– Он возьмет меня, нянечка? – спросила Шаня. И няня опять утешала ее:

– Возьмет, возьмет, Шанечка.

Думала: «Носится, глупая, со своим Женечкой, а там, глядишь, и сама его позабудет, найдет себе другого красавчика».

– Хорошо нам будет, нянечка! – говорила Шаня.

– Хорошо, хорошо, Шанечка, – опять поддакивала няня, – барыней будешь, Шанечка, в стракулиновых платьях щеголять будешь голубушкой, в полированных ландах поедешь павушкой, в магазин войдешь, скиримонишься, никому не поклонишься. Все приказчики бегом забегают, сам хозяин с толстым пузом к тебе выкатится, спросит: «Что прикажете, барыня?» Подадут тебе шляпку перловую в сто целковых. Тут ты шибко раскапризничаешься, ножкою топнешь, кулачком по прилавку стукнешь, грозно крикнешь: «Мне плев сто рублев, – подавайте мне в тысячу!»

Шаня весело хохотала, и полузаплетенная черная коса ее билась на спине в лад ее смеху. Хохотала весело и звонко. И вдруг нахмурилась. Крикнула:

– Очень мне надо быть барыней! По лавкам-то ездить, деньги транжирить, – очень мне это надо!

– Да уж надо не надо, – сказала няня, – а дорога тебе прямая в барыни. Такую вертушку, как ты, купец ни за что замуж не возьмет, – идти тебе за офицера пешеконного.

– Я за мужика в деревню замуж пойду, – капризно сказала Шаня.