Том 3. Слаще яда

Он уже давно не был основательно пьян, не бил свою Зину и потому чувствовал себя необычайно благородным. Поглядывая украдкой в исчерченное множеством царапин зеркало, он думал, что сегодня он похож на молодого испанского гранда, и жалел, что не носит усов и эспаньолки.

Маруся Каракова поглядела на него, усмехнулась и сказала:

– Не благородно, но зато интересно.

Зина Анилина молчала, сидя на диване у той стены, за которою слышались голоса студентов, смеялась беззвучно и поблескивала злыми глазками. Она всегда подслушивала разговоры Крахмальчика с дамами и теперь уже начала подслушивать, не дожидаясь общего согласия.

Немножко, для вида, поспорили и согласились. Только актер Бенгальский, дюжий молодец, ворчал:

– Ничего нет хуже – чужого секрета. Знаешь, а сказать никому нельзя.

– Студентики собрались, – шептал Крахмальчик. – По тембру голоса слышно, что все отборные белоподкладочники, реакционный, несимпатичный элемент.

Актер Крахмал ьчик никогда не упускал случая показать, что он имеет вполне определенные убеждения.

Из-за дверей доносился чей-то сюсюкающий, хвастливый голос:

– Вчера мы здорово выпили с князем Борькой и с бароном Сашкой. И Фогелыинель с нами был. Очень было весело.

– Что это за птица – Фогелыинель? – спрашивал Нагольский.

– О, перед ним блестящая карьера! – завистливо отвечал чей-то молодой голос.

– А сегодня он будет? – спросил кто-то.

– Обещал, – отвечал тот же завистливый голос.

– Ас кем он теперь в связи?

– У него теперь Дина Мит, из «Олимпии».

– Невредная девочка.

– С большим шиком. Послышался хвастливый голос Евгения:

– Ну что Дина Мит! Вот моя Шаня, – отдай все, да и мало.

– Откуда?

– Мещаночка одна, из Сарыни. Влюблена в меня, как кошка, а хороша, – куда до нее Дине Мит! Масса природного вкуса, изящества, грации, сложена, как Венера, а танцует, как вакханка. У Манугиной уроки берет исключительно с тою целью, чтобы для меня танцевать.

И полился ликующий рассказ, прерываемый возгласами приятелей, то недоверчивыми, то завистливыми, то насмешливыми.

Евгений и теперь, как в гимназии, любил поговорить с товарищами о своих любовных похождениях. Он не стеснялся рассказывать и о Шане. Не мало привирал при этом. Не раз и прежде он, особенно за попойками в ресторанах, хвастался перед своими товарищами Шанею, ее красотою, оригинальностью, остротою всех ее восприятий и проявлений, но более всего этого – стройностью и прелестью ее девственного тела. С каким-то скотским удовольствием рассказывал он своим пьяным собутыльникам об ее маленьких, интимных приметах. Не говорил прямо, но намекал на то, что их отношения зашли уж далеко.

Кто-то спросил пьяным голосом:

– Послушай, Евгений, ты ее очень любишь? Евгений отвечал внушительно:

– Человек нашего века должен уделять любви меньше времени, чем надеванию перчаток.

Упившийся молодой человек тянул:

– Нет, я только хочу констатировать факт. Любишь или не любишь, и больше ничего.

– Ты, Евгений, нам ее, конечно, покажешь? – спросил кто-то наглым голосом. – Как она танцует-то?

Хохотали. Евгений говорил:

– Ну что ж, это можно устроить. Только я должен предупредить, что она пока очень стыдлива, дичок еще.

– Ничего, можно так, что она и не узнает, – посоветовал Нагольский.

– А по-моему, все или ничего! – провозгласил упившийся молодой человек.

– Бедная моя Шанечка, – тихо сказала Манугина, – нашла, в кого влюбиться! Она за него душу готова отдать, а он об ней говорит в пьяной компании. И как говорит, низкий человек!

– С пьяных глаз, – презрительно оттопыривая губу, сказал Крах-мальчик, – похвастать захотелось мальчику. Ну что ж! делает ей рекламу. Впоследствии ей пригодится, – дорога известная.

– Нет, Марс-Райский, вы ошибаетесь, – сказала Манугина, – моей Шанечке такая реклама не нужна.

– Но почему же не нужна? – возразил Крахмал ьчик. – Свободная по убеждениям своим женщина в наши дни кем же еще может быть, как не гетерою?

– Она хочет любить одного, – сказала Манугина.

– Ну, этим все начинают! – пренебрежительно сказал Крахмапьчик.

Зина Анилина молчала, блестела злыми глазками и с наслаждением прислушивалась к болтовне Евгения. Бенгальский становился все мрачнее.

– Прохвост! – сказал он сквозь зубы.

Тяжело поднялся и направился к заставленной столиком двери в соседний кабинет. Манугина смотрела на него, улыбаясь. Но видя, что он уже поднял кулак, чтобы стукнуть в дверь, она сказала:

– Бенгальский, лучше бы обойтись без скандала.

– Надо проучить молодчика, – сказал Бенгальский. – Но вы правы. Не надо вмешивать вас в эту историю. Я обойду из коридора.

Бенгальский вышел. Зина Анилина затрепетала от восторга, села на столик и прильнула ухом к двери, чтобы не пропустить ни одного звука. Крахмал ьчик пожимал плечами и ворчал:

– Чисто русский способ разрешения инцидентов.

Через минуту в соседнем кабинете стало вдруг тихо, и только слышался мерный, глубокий голос Бенгальского: