Том 3. Слаще яда

– А я так часто босичком бегаю, – простодушно говорила Шаня. – Веселее. Это у меня – бальные башмачки.

– Шалунья вы, Шанечка, – смущенно говорил Женя.

– Право, – говорила Шаня, – я люблю летом босиком ходить. Что ж такое!

– Разве вам позволяют? – спросил Женя.

– Конечно, позволяют. Что ж вы такое кислое лицо делаете? Неженка какой!

Шаня весело прыгала по песчаной дорожке, смеясь, дразня Женины взоры своими легко загорелыми ножками.

– Вы бы, Шанечка, обулись, – досадливо сказал Женя.

– Зачем это? – с удивлением спросила Шаня.

Тем наставительным тоном, который Женя так рано перенял от своих родителей, он сказал:

– Гостей встречать надо в полном наряде. А я – ваш гость. Шаня громко засмеялась.

– Гость! Ах вы, цирлих-манирлих! – говорила она весело. – Просто вам стыдно, что я босиком. Вы – такой барич, и вдруг вас увидят с босою девчонкою.

– Ну, это вы напрасно! – обиженным голосом сказал Женя.

– Напрасно? – насмешливо спросила Шаня. – А признайтесь, Женечка, ведь вы подглядывали, когда я купалась?

Женя вспыхнул. Шаня угадала верно. Он бормотал смущенно:

– С чего это вы взяли, Шанечка! Разве это можно! Как это вы могли подумать!

Шаня смеялась:

– Да вы не бойтесь, – сказала она. – Я не сержусь. Я – не урод. Конечно, стыдно. Но я знаю, что вы любовались.

Женя приободрился и сказал увереннее:

– Шанечка, это – другое дело. У меня эстетически развитый вкус.

– То-то! – посмеиваясь, сказала Шаня.

Женя говорил все увереннее:

– Знаете, Шанечка, нагое человеческое тело – прекрасно, и смотреть на него – наслаждение.

– Что ж вы меня заставляете обуться? – спросила Шаня.

– Вовсе не заставляю, – возражал Женя. – У вас прелестные ножки. На ковре в комнате очаровательно. А здесь вы их в глине пачкаете. Кожа грубеет.

– Хорошо, – согласилась Шаня, – ну я сейчас надену туфельцы. Подождите минутку.

Она убежала. Женя смотрел на ее легкий, быстрый бег.

Минуты через две Шаня вернулась уже в черных чулках и белых туфлях. И вдруг Жене стало досадно, что он не видит ее милых ножек. Шаня весело говорила:

– Ну вот, теперь хоть в Летний сад.

Потом все-таки Шаня нередко была босая при Жене. Ей хотелось, чтобы он полюбовался ее ножками. Уж если хвалит!

Улыбается Шаня, припоминает, как мать рассказывала ей про свой разговор с Евгением о том же. Евгений встретил на улице Марью Николаевну. Поздоровался. Сказал несколько слов. А потом вдруг:

– Что это у вас Шанечка босиком в саду бегает? Еще порежется. Марья Николаевна спокойно отвечала:

– А что ж, коли ей хочется! Она еще небольшая, да и пускай себе ходит как хочет. По мне бы, я и в гимназию бы ее босую отпускала в теплые-то дни.

– Зачем же? – спросил с удивлением Женя.

– А проще-то лучше, батюшка, – говорила Марья Николаевна. – Где просто, там ангелов со сто, а где мудрено, там нет ни одного. Глянь-ка на иконы, – сколь много святых босыми ходили. Сама Богородица земли нашей не гнушалась, – столь, видно, простота Господу угодна.

Евгению этот мотив совсем показался неприемлемым. Он сказал с привычною для него относительно известных предметов насмешливостью:

– Шанечка у вас не святая еще пока, а вот ножки занозить может. Марья Николаевна засмеялась и говорила:

– Уж очень ты нежный, батюшка, а она привыкла. Живое тело, – наколется, заживет.

Вспоминает Шанечка, улыбается.

Вдруг она услышала неясный шум открывающихся дверей и тяжелой отцовой поступи. Она мгновенно задумала смелое дело, – идти к отцу просить прощения. Тут был риск: или отколотит еще раз, может быть, выстегает, или приласкает, – и тогда она обеспечена от будущих неприятностей за то, что осталась на второй год в классе.

Шаня загадала, – идти или не идти: она будет считать до ста, и если в это время нигде ничего не услышит, то не пойдет, а если услышит, то пойдет. Она начала счет. Ей стало жутко, и она ускоряла счет, чтобы поскорее кончить, до первого шума. Она считала уже шестой десяток, как вдруг где-то далеко в городе раздался невнятный, глухой крик. Шаня вздрогнула, с разбега просчитала еще несколько и остановилась. Делать нечего, надо идти.

Шаня проворно вскочила с постели, набросила на себя платье, спрятала книгу, потушила свечу и тихохонько вышла босая в коридор. Придерживая рукою дверь своей комнаты, она остановилась и слушала, – везде в доме было тихо.

Тихо-тихо ступая, пошла она по неосвещенной лестнице, по темным комнатам. Вот и дверь отцова кабинета. Внизу ее светится щель, – значит, отец еще сидит.

Шаня прижалась ухом к двери. Ее сердце шибко колотилось. Неясный шелест еле слышался ей за дверью.

Внезапно решившись, Шаня стремительно открыла дверь, быстро подбежала к отцу и охватила руками его шею. Самсонов сидел у письменного стола и просматривал счеты. На нем был засаленный халат, старый, много раз заплатанный, из которого в некоторых местах лезла вата.

– Ты чего, оглашенная? – закричал Самсонов на дочку. – Чего тебя носит?

Шанька прижалась к нему и уселась на его колени.

– Да ты чего вольничаешь? – уже потише говорил Самсонов. – Аль забыла…

– Прости, папочка милый, не буду лениться, – вкрадчиво заговорила Шанька, ласкаясь к отцу и целуя его жесткую щеку.