Том 3. Слаще яда

– Те-те-те! – насмешливо протянул Самсонов и поднял письмо кверху. – Не так прытко, – еще мы почитаем.

Он отвел Шаню сильными, горячими руками. От его домашней, ярко-красной кумачовой рубахи под затасканным пиджаком странно и неприятно пахнуло запахом, похожим на запах касторового масла.

Самсонов начал вслух читать письмо:

– Милая Шанечка.

Шаня заплакала и закричала:

– Отдайте мне это письмо! Отец злобно издевался над нею.

– Истинно милая! – говорил он. – Уж милее и нельзя быть! Для Женьки Хмарова – милая, для пьяной учительской хари – милая. Со всякою сволочью готова дружбу свести. Пай-девочка! Умница! Вот только давно мы в Нидерланды не заглядывали.

Шаня вспыхнула, быстро бросилась к отцу и вырвала письмо из его рук. Самсонов не ожидал такого внезапного нападения. Хоть и знал он хорошо свою дочь, но ее вспышки всегда его удивляли. Он свирепо затопал на Шаню тяжелыми сапогами и закричал:

– Да ты что, дрянь ты этакая! Да как ты смеешь! Это уж я и не знаю что! Своевольница этакая!

Шаня плакала и кричала:

– Чужие письма нельзя читать! Так порядочные люди не делают!

– Да ты дерзить! – яростно завопил Самсонов. – Объедомы, что ли, натрескалась!

Он побагровел от злости. Они кричали друг на друга, оба красные, дрожащие, и глаза у обоих сверкали, как раскаленные гвоздики.

– Это подло – таскать чужие письма! – крикнула Шаня. Самсонов кричал в яростном недоумении:

– Это ты отцу смеешь такие слова!

Он заметался по горнице. Опрокинул тяжелое кресло. Схватил Шаню за руку и так стиснул, что Шаня взвизгнула от боли.

– Вот тебе, негодяйка! Вот тебе! – кричал Самсонов. Тяжело и звонко шлепаясь, посыпались на Шанькины щеки жаркие пощечины. Слезы разбрызгали, – на отцово лицо, на его руки.

Шаня металась, вырываясь, и кричала, забывши весь свой страх, взбешенная болью жестоких ударов:

– По чужим комнатам шарить, чужие письма читать, взрослую дочь по щекам бить, – мужицкое, варварское, дикое обхождение!

– Молчать! – закричал отец. Шаня кричала:

– Как звери живете здесь в ваших берлогах! Хрипло-рыдающим голосом Самсонов говорил:

– А, звери! Ну, подожди же, дочка! Я тебя проучу! Я тебе покажу, как с прохвостами пьянствовать, отцово имя на весь город срамить!

Он сел в кресло и тяжело дышал. Шаня рыдала и выкрикивала гневные слова.

Вечером, избитая отцом и уже помирившаяся с ним, Шаня говорила ему, плача:

– Я сама вижу, что он за человек. Но он честный, он женится. Самсонов сказал угрюмо:

– Женится, да не на тебе. Сердца у него нет, у твоего Женечки. Так, комок мяса в груди бьется, с кровью, с жилами, а сердца нет, да и не было.

Шаня говорила:

– Он выше всего ставит честь. А я люблю его больше жизни. Он и легкомысленный, и тщеславный, и мот, но он – человек чести, истинный дворянин. Он – рыцарь, мой верный рыцарь. А я, – как кусок соли, растворенной в воде, так и я растворилась в любви к нему.

На другое утро Шаня опять уехала к матери на хутор. А что и там делать, как не проказничать, всем надоедая! Ведь не целый же день лежать в траве, глядеть на пустынное, жарко синеющее небо и слушать звуки жизни дивной, но такой скучной без милого!

Иногда мать на нее ворчала, иногда сердилась и бранила ее.

Глава сорок третья

Летом Хмаровы жили на даче близ Крутогорска. Собирались было они поехать за границу, да на эту поездку не было денег. И потому настроение у всех было невеселое. Особенно нехорошо чувствовал себя Евгений.

Никакой новой полосы в его жизни не начиналось. Сладкая заноза в его сердце все томила его. Отношения семейные были неприятны, натянуты. А Шаня была далеко, и не на кого было опереться Евгению.

Чем дальше, тем все сильнее скучал Евгений. Пытался он флиртовать с местными дачными барышнями, но ни одна из них не могла занять его надолго, и все они казались ему пресными. Его раздражала общая им всем низменность воображения и мысли и то, что они могли только болтать о ничтожных предметах и с невинным видом сплетничать.

Он писал Шане почти каждый день письма. Умолял ее вернуться поскорее.

Дома Евгений был раздражителен и капризен. Мать старалась угодить ему, чтобы отвлечь его от мыслей о Шане. Но она не могла воздержаться от того, чтобы иногда не позлословить насчет Шани, и этим раздражала Евгения. Он злился, но не умел прекратить этих злобных выходок сердитой дамы.

Родные всячески наводили Евгения на Катю. Нарочно и поселились на лето в полуверсте от имения Рябовых. Варвара Кирилловна неутомимо придумывала прогулки, пикники, вечера, домашние спектакли, вообще всякие предлоги для того, чтобы возможно чаще быть вместе с Рябовыми. И каждый раз заботилась о том, чтобы Евгений почаще оставался наедине с Катею.

Евгений, по своей бесхарактерности, не умел уклониться от этого. Но эта настойчивость Варвары Кирилловны раздражала его. Он переносил свое раздражение и на Катю. Оба капризничали, обменивались колкостями. Варвара Кирилловна старалась при этом мило улыбаться и говорила:

– Милые бранятся, только тешатся.

Дома она принималась пилить Евгения. Он иронически говорил:

– Лето, приятное во всех отношениях.