Том 3. Советский и дореволюционный театр

Нам нужны будут спектакли, которые будут просматриваться последовательно десятками и сотнями тысяч народа и в которых отразится то или другое крупнейшее народное переживание. Это не может в полной мере сделать драматический театр. Тут нужно выявление огромного массового переживания в наиболее яркой форме, и фантастика здесь совершенно допустима. Всякий аллегорический подход к изображению, конечно ярко символизирующий это содержание, язык музыки и хореографии является здесь бесконечно подходящим. Сейчас мы еще как будто не намечаем такого рода опер-праздников, но, несомненно, с течением времени мы к этому придем, и я уже знаю композиторов и отдельных работников театра, которые совершенно инстинктивно и совсем не зная этой моей мысли, к этим идеям приходят и уже думают о таких торжественных спектаклях, которые не есть старое, а есть некоторый символический ритуал, что-то вроде оратории в костюмах и с отдельными сценическими моментами, в которые включены и хоры, и соло, и оркестровые вещи, и танцы и которые представляют собой блестящее развитие большой идеи, большого события, хотя бы взятого в форме нереалистической. Но это пока еще «музыка будущего».

Теперь перехожу к последней части моего доклада, именно к роли, которую в политике нашей может сыграть колоссальной значительности культурное явление, проявившееся в последние годы, а именно рабкоры. Я не буду говорить о рабочих корреспондентах вообще. Об этом очень много говорилось, и всякий знает, какое огромное значение и почему именно придаем мы рабкорам в нашей стране. Но я скажу относительно театрального рабкорства — что оно должно собой изображать и какую роль оно играет.

Рабкор есть непосредственно в массах живущий, из масс взятый свидетель, который со всей непосредственностью говорит, что он о нашем театре думает. Конечно, плохо, когда такой рабкор фальсифицируется, когда он слушает то, что говорит редактор журнала или что скажет тот или другой маленький интеллигентик. Это сразу нам его подмачивает. Мы хотим спросить народ,а вместо народа слышим рецензента, более или менее заслуженного по своему стажу. Это, конечно, нехорошо. Нам нужно, чтобы рабкор в этой стадии своего служения театру по возможности выражал мнение и свое, как настоящего трудового человека, и мнение окружающих его. Очень хорошо, когда рабкор прислушивается к тому, что говорит рабочая публика, которая организованным порядком посещает театр. Ему легче ориентироваться относительно запросов и суждений этой публики, что является самым драгоценным для театра. Конечно, рабкор может иногда говорить несуразные вещи, говорить вещи, корнем которых являются не его пролетарские чувства, а его необразованность. Если вы приведете рабкора в Академию наук, покажете ряд музеев и скажете: «Выскажитесь, как это реорганизовать», — то, если он будет не очень скромен (если он будет скромен, то ничего не скажет), — он может нагородить ерунду; но очень бояться этого не следует ни читателям, ни театру, потому что всякий, кто учится, делает ошибки, — хотя, с другой стороны, возводить эти ошибки в перл суждения нельзя; нельзя говорить: «Хотя люди, знающие театр, говорят, что это хорошо, но рабкор Иванов сказал, что это дурно, а так как он рабкор, то и спорить с ним нельзя». Это — неверное суждение. Если профессор, взойдя на кафедру, спросит у рабфаковца, как тот думает о биноме Ньютона, а тот скажет нелепость, и если профессор ответит: «Это, по-моему, не так, но, так как вы пролетарий, рабочий от станка, — я не могу с вами спорить», то это будет угодство, хитрость и даже подловатость. Есть спецы, которые любят так делать, которые, если наш брат, пролетарий, сделает ошибку, говорят: «Да, ваше пролетарское вашество, это — верно». А сам думает: «Выйдет у тебя ерунда — на себя и пеняй!»

Будем избегать этой нелепости. Если мы, люди, у которых есть понимание театра, которые искренне хотят помочь пролетарию, увидим, что он делает ошибки, то давайте спорить — он будет спорить с нами, а мы будем спорить с ним. И мы у него кое-чему научимся, потому что не будем воспринимать глупостей, если он сморозит глупость по невежеству, а то, что есть горячего, пролетарского, настоящего, меткого в его суждениях, под его углом зрения, которое шире и могучее, чем у нас, — людей, не так непосредственно связанных со стихией труда, — это мы у него воспримем; а он не воспримет у нас, поскольку он пролетарий, никакого слюнтяйства, раболепства пред стариною только потому, что она — старина, или нашего желания микроскопически копаться в наших переживаниях и неумения понять массовые монументальные явления, этого он не воспримет, но он воспримет то, что является элементами образования, подготовленности к восприятию слышанных театральных впечатлений.

Нужно взаимно учиться. Нужно отметить еще чрезвычайно важное явление, имеющее большое значение: рабкорство не только учится, оно не только стоит лицом к нам, оно стоит лицом и к ним, к большим массам, и они ему больше верят, чем кому-нибудь другому.