Том 3. Советский и дореволюционный театр

Щедрин любил крупную соль. Он умел охарактеризовать людей и через их сексуальное поведение. Элементы этого социального анализа сексуальности должны быть введены в театральную «Щедриниану». Но не в таком количестве. Эротика густо идет по линии Иудушки и занимает в его сценическом действии безусловно доминирующее место. Прибавьте к этому, что и у губернатора процентов восемьдесят всех его действий происходит на том же селадонском поприще. Третий персонаж — Кукишев: и у него на первый план выперла огромная сцена, показывающая «разложение Анниньки». Эротика густо выступает в кукольной сцене с «Индюшкой», продажной женщиной… ⁹

Невозможно не сказать, что это односторонне,что весьма большая ценность социального материала: взаимоотношение дворянства и капитала, вопрос о мужике, об освободительном манифесте, о «законности» и т. д. — как бы заслоняется этой жирной волной. Поистине о спектакле приходится сказать, как о «Демьяновой ухе»: эта вещь «жирна, как будто янтарем подернута она»… И жирность эта еще более затрудняет каждую лишнюю ложку вообще вкусного зрелища.

Надо во что бы то ни стало все это упорядочить,урезать, умерить,чтобы зритель легче обозрел целое, чтобы у него не возникло утомления, чтобы количество не вредило качеству.

В.В. Лужский *

Старая гвардия Московского Художественного театра держится прекрасно под натиском времени. Ее потери до сих пор были невелики, ее известные всему миру старые бойцы сохранили в большей или меньшей свежести свою инициативу, свое дарование, безмерно увеличив вместе с тем в течение прожитого времени свой художественный авторитет.

МХАТ Первый — это, конечно, великийтеатр, раз навсегда вошедший как крупнейшая величина в историю мирового театрального искусства. Он чрезвычайно длинными корнями уходит в предреволюционную историю нашей общественности, и огромный переворот, происшедший в ней, не мог, конечно, сразу изменить всю морфологию и физиологию этого могучего организма. Однако МХАТ отнюдь не казался формацией нежизнеспособной в новой атмосфере. Медленно, — быть может, медленнее, чем этого желали многие его друзья, — но зато достаточно глубоко видоизменялся он. В этом видоизменении, в этом обновлении огромную роль играла подросшая молодежь театра. Но и к «старикам» у нас установилось отношение как к первоклассным художественным ценностям, могущим быть богато использованными для нового строительства.

Ведь недаром же лучшие пролетарские драматурги охотно отдавали и отдают свои произведения именно для исполнения в этом театре, добившемся изумительного совершенства в деле сочного, полного нюансов, блещущего жизнью сценического исполнения.

Вот почему и мы, строители будущего, революционеры, не можем не чувствовать глубокой грусти при известии, что смерть похитила из рядов могучих ветеранов МХАТ Первого обаятельнейшего артиста Василия Васильевича Лужского, имя и деятельность которого органически связаны со всеми эпохами роста Художественного театра.

Смерть унесла его в шестьдесят лет ¹и надо сказать, что он принадлежал к числу тех артистов, которые в подобные годы могли развернуть еще огромный сценический темперамент, не говоря уже о творчестве вообще.

В последний раз я видел Василия Васильевича в отрывке из «Преступления и наказания» Достоевского ². Он играл бурную, разнообразную и жестокую сцену, разыгрывающуюся в квартире Свидригайлова с Дуней, сестрой Раскольникова. Эффект игры Василия Васильевича был потрясающим.

Василий Васильевич был учеником школы Малого театра (хотя кончил Филармонию) ³. Он воспитывался под руководством одного из величайших и разнообразнейших комиков русской сцены — Прова Михайловича Садовского. Вероятно, самый выбор учителя был сделан учеником потому, что он уже тогда готовился быть актером на характерные роли.

В Художественном театре, куда он попал еще молодым человеком, Лужский занял одно из первых мест ⁴. Играл он большею частью роли людей пожилых, со сложной психикой и умел давать эти зрелые, замысловатые, то лукавые, то узорные в своем простодушии фигуры с изумительным пониманием изадушевностью, зная в то же время всегда, как обострить их внешний облик замечательным гримом и каким-нибудь характерным приемом внешнего поведения, делавшим фигуру памятной на всю жизнь.

Таковым был Василий Васильевич в роли Шуйского, в профессоре Серебрякове, слуге Фирсе, в старике Карамазове ⁵, упомянутом уже Свидригайлове и десятках других ролей. Припоминаю, между прочим, изумительное по совершенству рисунка исполнение Лужским во Второй студии роли старого помещика в странной пьесе Сологуба «Узор из роз» ⁶.

Конечно, Василий Васильевич был особенно хорош на сцене, в полном перевоплощении, но он был также изумительным чтецом. Я помню, например, с каким ядовитым совершенством исполнял он, просто за столиком Политехнического музея, сцену Достоевского «За коньячком» ⁷.

Василий Васильевич был учителем большой серии прекрасных актеров следующего поколения.