Том 3. Тайные милости

Будучи врачом интерната, Вера Георгиевна вела драматический кружок и кружок кройки и шитья – то и другое, разумеется, бесплатно. И в том, и в другом кружке она держала только преданных делу и безжалостно изгоняла тех, кто лишь маялся от скуки. «Жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на равнодушных лентяев и лентяек, – с жесткой привычкой хирурга к оздоровляющим отсекновениям говорила она нерадивым, – уходите, мне не нужны сонные мухи!»

Какие костюмы шили они для своих театральных постановок! Сколько выдумки и восторга, сколько радостного ученичества и веселой суматохи было во всем, что делали они под началом Веры Георгиевны!

И вот она умерла.

И прозвенел последний интернатский звонок.

И Катя не знала, куда ей идти с унаследованной от Бабули швейной машинкой «зингер», к кому прислониться…

Тут и возник из небытия, из кустов цветущей махровой сирени в городском парке ее бывший муж – высокий и ладный лейтенант с только что пожалованными артиллерийскими погонами, с покорной улыбкой в серых, чистых глазах, с решимостью жениться на ней немедленно и увезти ее к месту назначения.

К семнадцати годам Катя расцвела почти в полную силу и уже привлекала всеобщее внимание, но еще никто не делал ей официального предложения. А лейтенант сделал. И она согласилась, почти не раздумывая, как будто бросилась с высокого моста в реку. Теперь понятно, что ошиблась, что поддалась слабости, бесконтрольному желанию заслонить пролом, образовавшийся в душе со смертью Бабули, пролом, в который, чудилось ей, вытекает, сочась по капле, вся ее прошлая и настоящая жизнь – час за часом, день за днем… И она вышла замуж. И вот результат: две пропащие жизни – ее и его. Он ведь постоянно чувствовал ее нелюбовь, а после рождения Сережи – плохо скрываемую ненависть. Пусть он тупой и грубый, не отягощен интеллектом и души в нем не бог весть сколько, но он ведь тоже человек. И когда женился на ней, то рассчитывал не на один день и не на пять лет, как получилось… Господи, как все глупо! И если смотреть правде в глаза – она виновата больше всех…

Как повезло, что она остановилась в этом городе! А ведь могла бы проехать мимо или смириться и жить, как живут многие. Муж не бил ее, не обижал, как обижают других, не гулял от нее. Хотя как было бы славно, если бы гулял, или бил, или обижал, – тогда бы она кинула его с легким сердцем давным-давно, а не тянула эту волынку пять лет. Нет, ничего такого, как говорится, антиобщественного он не совершал, просто пил себе тихо пиво, смотрел телевизор, а потом уныло приставал в постели. Вечерами свободные от нарядов сослуживцы мужа частенько собирались у них – «на пиво». Иногда собирались с женами, иногда без жен. Пили пиво. Смотрели цветной телевизор, купленный в военторге в рассрочку. Играли в шахматы или в подкидного дурака. Женщины говорили о тряпках. Мужчины спорили, кто кого переиграет в шахматы, перепьет или переборет на руку.

Лица мужского пола (от подростков и до стариков) всегда почему-то спорили в присутствии Кати. Лет до пятнадцати она была гадким утенком, а потом неожиданно расцвела, и с тех пор мужчины не могли спокойно находиться в ее обществе, сразу же начинался спор – по любому пустяку, по любому поводу. И спорили ожесточенно, нехорошо, до обиды, а иногда и до драки. Сначала эти сценки тешили Катино тщеславие, распаляли в ней темное женское существо властительницы. Но однажды Катя внезапно поняла, что свары вокруг нее (как это ни грубо будет сказано) напоминают весеннюю грызню у хвоста интернатской Белки – маленькой, беспородной сучонки, пользовавшейся почему-то тотальным успехом у своих собратьев.

И когда Катя поняла это, соперничество и ажиотаж вокруг нее стали противны ей почти физически. Она и замуж выскочила в семнадцать, может быть, оттого, что хотелось положить конец бесчисленным ухаживаниям и приставаниям. Тогда ей казалось, что звание жены защитит от посягательств раз и навсегда. Но вскоре выяснилось, что семейное ее положение для многих не только не помеха, а дополнительный стимул. Как только они (Катя всех мужчин так и звала – они) узнавали, что перед ними замужняя, глазки их становились еще масленее.

«Манкая бабенка – так и приманивает!» – услышала она однажды себе вслед сиплый густой бас. Обернулась – старик лет пятидесяти, старшина-сверхсрочник. «Эх, дядя, тебе бы исподнее да мыло считать в каптерке, а ты туда же!» – горько и зло подумала Катя.

Придя домой, она битый час вертелась перед трюмо, рассматривала себя, выясняла, что же в ней «манкого»? Женщина как женщина. Среднего роста. Ноги стройные, но не особенно длинные, не такие, как у манекенщиц в журналах мод. Грудь чуть повыше, чем у большинства, да, может, талия чуть потоньше. А так ничего особенного в фигуре – стандартный сорок четвертый, второй рост. Да и лицо вроде не выдающееся, на первый взгляд совсем рядовое. Только присмотревшись, оцениваешь густоту тонких русых волос, свежесть кожи, белизну плотно подогнанных, чуть удлиненных зубов, женственность чуть приоткрытых полных губ, горячечный блеск темно-карих глаз.