Том 3. Волшебная страна

— Я ни с кем не собираюсь делиться, — снова завелся присмиревший было Прак. Он с яростью поглядывал на Мака и бросал злые взоры на насупившегося Ваняву. — Ни с кем из здесь присутствующих.

Спешный осклабился, показал Гиссу на Прака большим пальцем и кивнул головой.

Ванява засопел и наморщил приплюснутый нос.

— После случившегося со Скоттом я также не доверяю никому. Извини, Гисс. Извините и вы, джентльмены. Зверь — вопрос мастерства. Златошерстный приз. Добыча его — чрезвычайно опасное мероприятие. Именно поэтому мы должны действовать в одиночку.

Он встал, подбоченился и заговорил уже во весь свой страшный голос:

— Прежде считалось, что лес обдирает с человека все дрянное, что лес воспитывает мужчину — смельчака, товарища, воина. Когда-то так и было. Но среди нас завелась гниль. Не дергайся, Ирак, я говорю даже не о тебе. Гниль в воздухе, в воде, она оседает в наших печенках Пора встряхнуться, джентльмены. Лес — лучший судия. Зверь — воплощение судьбы. Если такая вонючка, как Прак, сумеет добыть зверя или, тем паче, отбить его у меня — значит, так тому и быть. Но мне лучше не видеть этого, мне лучше околеть в лесу.

— Согласен, — сказал Прак, сверкая глазом.

— Согласен, — сказал Мак Спешный и вонзил свой нож в доску стола перед собой.

— Согласен, — сказал Морщина.

— Согласен, — эхом отозвался Гисс.

— Ху-ху! — выдохнул Хуба-Мозес, не изменив выражения лица.

После этого выпили спирту и улеглись, забравшись в мохнатые спальные мешки. В печке прогорали поленья.

Утром Гисс проснулся от густого запаха, распространяемого Хубой-Мозесом. Гисс никогда не испытывал к тунгулукам брезгливого отвращения, но к их запаху тяжело было привыкнуть. Хуба заметил сморщенный нос Гисса, сказал: «Двойные Глаза, доброе солнце» — и открыл крошечное окошко. Тяжелый, сухой, морозный воздух обжег лицо. Гисс поднялся, нащупал очки и принялся завязывать ремешки меховых сапог. Больше никого в срубе не было.

— Что же ты, Мозес, не ушел? — спросил Гисс.

— Хуба знает, когда ему выходить, — отвечал тунгулук. Он стоял прямо перед окошком и дышал морозом, как рыба — свежей водой. Изо рта его не выходил пар.

Гисс выскочил за надобностью, обежал после два раза кругом избушки, у порога зачерпнул рассыпчатого, чистого снега и обтер лицо, спрятав очки в карман. Хуба тем временем разогрел чифирь и настрогал мороженой рыбы.

Подкрепившись, Гисс проверил арбалет, убедился, что хороших, «дельных» стрел, которые сгодились бы на зверя, у него всего три. Он не верил, что добудет или хотя бы увидит зверя, но в лесу и кроме него встречаются опасные твари. Шатун-буркатун, огнегривая росомаха, мечеклык. Свой брат, лесной джентльмен, проплутавший пять дней в лесу, трясущийся, пустоглазый, способный убить из-за пачки чайных листьев и недокуренной трубки… «Ванява говорит, что раньше такого не было», — подумал Гисс и усмехнулся.

Гисс приехал в эти края пять лет назад. Стрелял он неплохо, из-за чего местные довольно скоро перестали насмехаться над его очками. Иные считали даже, что «окуляры» суть волшебное приспособление, прибавляющее меткости владельцу. В остальном Гисс был неумеха и белоручка, хотя и брался за любую работу. Он гонял плоты на реке Потёме, мыл золото с полукаторжными субъектами, собирал для чародеев гриб-девятисон, рыбачил и охотился. Вернуться домой он уже не мог. А приехал он, надо сказать, с тем, чтобы наняться в учители в какую-нибудь богатую семью.

За пять лет он не прочел ни одной книги. Рука его не коснулась пера или грифеля.

Лабазник Дмитро, тороватый и злой, из пьяного куражу выписал столичные клавикорды для своей рябой дочери Барбы. Всем поселком ходили потешаться над «вздорным струментом». Среди прочих зашел и Гисс. Он открыл под общий смех лакированную крышку, зажмурился и, надавив пальцами, исторг из «струмента» нескладный, глупый аккорд. Сам усмехнулся, отошел прочь и более не пытался никогда.

За пять лет Гисс стал крепче, шире в плечах, избавился от привычки сутулиться. Но среди коренных жителей по-прежнему смотрелся плюгавцем. Даже борода росла у него несолидная, драненькая. Он сбривал ее, чтобы не срамиться перед обладателями густых, окладистых, черных бород, курчавых и твердых. За бритье его иногда дразнили «белым тунгулуком» — у тунгулуков, как известно, борода не растет.