Том 3. Время реакции и конситуционные монархии. 1815-1847. Часть первая

Заявления, сделанные Репниным и прусскими генералами в Саксонии, подтверждая все опасения австрийцев, вызвали в Вене взрыв всеобщего негодования. Это еще более возмутительная узурпация, кричали немцы, чем все узурпации Наполеона. На Кэстльри и Меттерниха сыпался со всех сторон, в связи с их мнимым согласием на занятие Саксонии, целый град вопросов, на которые они не могли дать ответа, и упреков, которые они были не в силах отвратить. И волнение дошло до апогея, когда из Варшавы было получено воззвание великого князя Константина к полякам, приглашавшее их сплотиться под старым знаменем Польши для защиты своих находящихся под угрозой прав. Со всех сторон раздались обвинения. Шварценберг громогласно заявил, что если бы он и подозревал об этих планах русских, он ни за что не отступил бы перед ними и не подписал бы перемирия 20 января 1813 года. Наконец все начали с тревогой задавать себе вопрос, какое впечатление эти раздоры и бессилие Европы произведут на эльбского изгнанника и как потрясен был бы весь мир, если бы Наполеон вдруг появился на сцене. Англичане и австрийцы начали уже подсчитывать наличные силы. Австрия и Германия могли выставить 360 000 человек, Россия и Пруссия приблизительно столько же. Чтобы нарушить это равновесие, нужна была третья сила. Талейран повторял, что у французского короля имеется под ружьем 130 000 человек, и нельзя было не признать, что поддержка этой армии решала вопрос. Александр жаловался на Бурбонов, демонстративно показывался на прогулках с принцем Евгением и ронял иногда слова, вроде следующих: «Что ж, если меня к тому принудят, то можно будет спустить на них с цепи чудовище».

Но, излив свой гнев, каждый в глубине души должен был признать, что война повела бы к политическому банкротству, к национальной и социальной опасности Для всех монархических правительств. И все продолжали угрожать друг другу войной только для вида, чтобы принудить противника отступить перед такой комбинацией сил, которая (на бумаге) делала борьбу слишком неравной и оправдывала компромисс. Одни лишь прусские военные надменно, и может быть без притворства, потрясали мечами; но прусские дипломаты, более благоразумные, не отказываясь от своих притязаний, готовы были начать переговоры о средствах к практическому осуществлению этих претензий. Волей-неволей им приходилось пойти на компромисс. Во второй половине декабря происходил обмен нотами; одна из них, посланная Талейраном Меттерниху, предназначалась для обнародования. В ней Талейран в очень изящной форме повторял свои декларации о бескорыстии Франции и делал важную уступку, говоря, что после восстановления саксонского короля во всех его правах Людовик XVIII первый готов будет посоветовать ему воспользоваться именно этими правами и уступить Пруссии ту часть своих владений, которая признана будет необходимой, для того чтобы вернуть Пруссии ее прежние (до 1806 года) территориальные размеры (нота 19 декабря).

Пруссаки упорно отстаивали свои доводы: им было обещано, говорили они, не только восстановление в прежних размерах, но и округление их владений; притом, прибавляли пруссаки, намекая на свободные территории на левом берегу Рейна, саксонскому королю можно предоставить владения в другом месте[10]. Но Александр, видя, что ему не удастся присвоить себе великое герцогство Варшавское целиком и что ему придется отказаться от мысли получить Галицию от австрийцев, встречая притом даже со стороны русских сопротивление своим планам восстановления Польши, стал падать духом. Стоило ли расторгать Шомонский союз и рисковать новой войной из-за комбинации, которую осуждали лучшие его советники, которая была не популярна в Российской империи и которая далеко не приводила в энтузиазм поляков.