Том 38. Полное собрание сочинений.

Семенычъ Емельянъ обѣщалъ и самъ досталъ изъ стола шелковыя нитки, подвинулъ къ себѣ лампу и занялся пришивкой оторванной пуговицы къ лѣтнему пальто. Окончивъ дѣло, приготовилъ лучшую одежу, выложивъ на лавку, вычистилъ сапоги, потомъ помолился, прочтя нѣсколько молитвъ: Отче, Богородицу, значенія которыхъ онъ не понималъ, да и никогда не интересовался, и, снявъ сапоги и портки, легъ на примятый тюфячокъ скрипучей кровати.

«Отчего же? — думалъ онъ. — Бываетъ же людямъ счастье. Може и точно попадется выигрышный билетъ». (Среди народа былъ слухъ, что, кромѣ подарковъ, будутъ раздавать еще и выигрышные билеты.) «Ужъ что тамъ десять тысячъ. Хушь бы пятьсотъ рублей.²⁵ То-то бы надѣлалъ дѣловъ: старикамъ бы послалъ, жену бы съ мѣста снялъ. А то какая жизнь врозь. Часы бы настоящіе купилъ. Шубу бы себѣ и ей сдѣлалъ. А то бьешься, бьешься и все изъ нужды не выбьешься». И вотъ стало ему представляться, какъ онъ съ женой идетъ по Александровскому саду, а тотъ самый городовой, что лѣтось его забралъ за то, что онъ пьяный ругался, что этотъ городовой ужъ не городовой, а генералъ, и генералъ этотъ ему смѣется и зоветъ въ трактиръ органъ слушать. И органъ играетъ, и играетъ точно какъ часы бьютъ. И Семенычъ просыпается и слышитъ, что часы шипятъ и бьютъ, и хозяйка Марья Яковлевна за дверью кашляетъ, а въ окнѣ уже не такъ темно, какъ было вчера.

«Какъ бы не проспать».

Емельянъ встаетъ, идетъ босыми ногами за перегородку, будитъ Яшу, одѣвается, маслитъ голову, причесывается, глядитъ въ разбитое зеркальцо.

«Ничего, хорошо. За то и дѣвки любятъ. Да не хочу баловаться...»

Идетъ къ хозяйкѣ. Какъ вчера уговорено, беретъ въ мѣшочекъ пирога, два яйца, ветчины, полбутылки водки, и чуть занимается заря, они съ Яшей выходятъ со двора и идутъ къ Петровскому парку. Они не одни. И впереди идутъ, и сзади догоняютъ, и со всѣхъ [сторонъ] выходятъ и сходятся и мужчины, и женщины, и дѣти, всѣ веселые и нарядные, на одну и ту же дорогу.

И вотъ дошли до Ходынскаго поля. А тутъ ужъ народъ по всему полю чернѣетъ. И изъ разныхъ мѣстъ дымъ идетъ. Заря была холодная, и люди раздобываются сучьевъ, полѣньевъ, и раздуваютъ костры.

Сошелся Емельянъ съ товарищами; тоже костеръ развели, сѣли, достали закуску, вино. А тутъ и солнце взошло, чистое, ясное. И весело стало. Играютъ пѣсни, болтаютъ, шутятъ, смѣются, всему радуются, радости ожидаютъ. Выпилъ Емельянъ съ товарищами, закурилъ, и еще веселѣй стало.

Всѣ были нарядны, но и среди нарядныхъ рабочихъ и ихъ женъ замѣтны были богачи и купцы съ женами и дѣтьми, которые попадались промежъ народа. Такъ замѣтна была Рина Голицына, когда она, радостная, сіяющая отъ мысли, что она добилась своего и съ народомъ, среди народа, празднуетъ восшествіе на престолъ обожаемаго народомъ царя, ходила съ братомъ Алекомъ между кострами.

— Проздравляю, барышня хорошая, — крикнулъ ей молодой фабричный, поднося ко рту стаканчикъ. — Не побрезгуй нашей хлѣба-соли.

— Спасибо.

— Кушайте сами, — подсказалъ Алекъ, щеголяя своимъ знаніемъ народныхъ обычаевъ, и они прошли дальше.

По привычкѣ всегда занимать первыя мѣста, они, пройдя по полю между народомъ, гдѣ становилось ужъ тѣсно (народу было такъ много, что, несмотря на ясное утро, надъ полемъ стоялъ густой туманъ отъ дыханій народа), они пошли прямо къ павильону. Но полицейскіе не пустили ихъ.

— И прекрасно. Пожалуйста, пойдемъ опять туда, — сказала Рина, и они опять вернулись къ толпѣ.

————

— Вре, — отвѣчалъ Емельянъ, сидя съ товарищами вокругъ разложенной [на] бумагѣ закуски, на разсказъ подошедшаго знакомаго фабричнаго, о томъ, что выдаютъ. — Вре.

— Я тебѣ сказываю. Не по закону, а выдаютъ. Я самъ видѣлъ. Несетъ и узелокъ и стаканъ.

— Извѣстно, шельмы артельщики. Имъ что. Кому хотятъ, тому даютъ.

— Да это что же. Развѣ это можно противу закону.

— Вотъ-те можно.

— Да идемъ, ребята. Чего смотрѣть на нихъ.

Всѣ встали. Емельянъ убралъ свою бутылочку съ оставшейся водкой и пошелъ впередъ вмѣстѣ съ товарищами.

Не прошелъ онъ двадцати шаговъ, какъ народъ стѣснилъ такъ, что итти стало трудно.

— Чего лѣзешь?

— А ты чего лѣзешь?

— Что жъ ты одинъ?

— Да буде.

— Батюшки, задавили, — послышался женскій голосъ. Дѣтскій крикъ слышался съ другой стороны.

— Ну тебя къ матери...

— Да ты что. Али тебѣ одному нужно.

— Всю разберутъ. Ну дай доберусь до нихъ. Черти, дьяволы.