Том 4

О печальной судьбе твоей, Франция, пусть подумают крупные люди.
Но поистине — тот, кто помельче, задуматься должен вдвойне!
Гибель крупных ждала. Но кто был защитником массы
От массы? Масса — вот кто для массы тиран[107].

«Кто будет защитником?» — кричит г-н Грюн изо всей мочи, прибегая к разрядке, к вопросительным знакам, ко всем «носителям трагедии радикального чувственного пантеизма». «А именно, кто будет защитником неимущей массы, так называемой черни, от имущей массы, от законодательствующей черни!» (стр. 137). «А именно, кто будет защитником» Гёте от г-на Грюна?

Таким же способом объясняет г-н Грюн одно за другим все высокомудрые бюргерские наставления из «Венецианских эпиграмм», которые ему «представляются пощечинами, раздаваемыми рукой Геркулеса, и звук которых лишь теперь нам кажется таким приятным» (после того как для мещанина опасность миновала), «так как мы имеем великий и горький опыт» (безусловно, весьма горький для мещанина) «за плечами» (стр. 136).

Из «Осады Майнца» г-н Грюн

«ни в коем случае не хотел бы оставить без внимания следующего места: «Во вторник… я поспешил… засвидетельствовать свое почтение… моему государю и при этом имел счастье услужить принцу… моему неизменно милостивому зосподину»» и т. д.

То место, где Гёте повергает свою верноподданническую преданность к стопам г-на Рица, лейб-камердинера, лейб-рогоносца и лейб-сводника прусского короля^{80}, г-н Грюн не считает удобным цитировать.

По поводу «Гражданина-генерала» и «Эмигрантов» мы узнаем:

«Вся антипатия Гёте к революции, так часто облекавшаяся в поэтическую форму, была связана с этими вечными излияниями горя, с тем, что он видел людей, изгоняемых из честно заработанных и честно нажитых владений, на которые притязали интриганы, завистники» и пр., «с этой самой несправедливостью грабежа… Его домовитая, мирная натура возмущалась нарушением права владения, совершаемым по произволу и обрекавшим целые массы людей на бегство и нищету» (стр. 151).

Отнесем это место без всяких рассуждений на счет «человека», «мирная и домовитая натура» которого чувствует себя так уютно среди «честно заработанных и честно нажитых», проще говоря, благоприобретенных «владений», что он объявляет революционные бури, сметающие sans facon^{81} эти владения, «произволом», делом рук «интриганов, завистников» и пр.

После всего сказанного нас не удивляет, что бюргерская идиллия «Германа и Доротеи» с ее трусливыми и премудрыми провинциалами, с ее причитающими крестьянами, в суеверном страхе удирающими от армии санкюлотов и от ужасов войны, вызывает у г-на Грюна «самое чистое наслаждение» (стр. 165). Г-н Грюн

«спокойно довольствуется даже ограниченной миссией, которая в конце концов… отводится немецкому народу;

Нет, не германцу пристало ужасное это движенье
Продолжать и не ведать — сюда ли, туда ли податься»[108].

Г-н Грюн поступает правильно, проливая слезы соболезнования о жертвах тяжелой эпохи и в патриотическом отчаянии обращая по поводу таких ударов судьбы свои взоры к небу. Ведь и без того не мало есть испорченных людей и выродков, в груди которых не бьется «человеческое» сердце, которые предпочитают подпевать в республиканском лагере «Марсельезу» и даже в покинутой каморке Доротеи позволяют себе скабрезные шутки. Г-н Грюн — добродетельный муж, возмущающийся бесчувственностью, с которой, например, какой-нибудь Гегель смотрит на «мирные цветочки», растоптанные в бурном ходе истории, и насмехается над «скучными жалобами на тему о личных добродетелях скромности, смирения, человеколюбия и сострадательности», раздающимися «против всемирно-исторических деяний и совершающих их лиц»[109]. Г-н Грюн прав в этом. На небе он получит заслуженную награду.

Мы закончим «человеческие» комментарии к революции следующим высказыванием: «Подлинный комик мог бы позволить себе признать самый Конвент бесконечно смешным»; а пока не нашлось такого «подлинного комика», г-н Грюн дает нам тем временем необходимые для этого наставления (стр. 151 и 152).

Об отношении Гёте к политике после революции г-н Грюн опять-таки дает нам ошеломляющие разъяснения. Приведем лишь один пример. Мы уже знаем, какая глубокая злоба против либералов таится в груди «человека». «Поэт человеческого» не может, конечно, сойти в могилу, без того чтобы специально не отмежеваться от них и не оставить определенного назидания гг. Велькеру, Ицштейну и К°. Такое назидание наше «самодовольное пронырливое существо» находит (см. стр. 319) в следующем месте из цикла «Кроткие ксении»: