Том 4

Плоская, безудержно-болтливая, фанфаронствующая, хвастливая, как Фрасон[142], претенциозно-грубая в нападении и истерически-чувствительная к чужой грубости; с огромной затратой сил заносящая меч и грозно размахивающая им, чтобы затем опустить его плашмя; неустанно проповедующая добрые нравы и неустанно их нарушающая; комично сочетающая пафос с вульгарностью; пекущаяся лишь о сути дела и постоянно проходящая мимо нее; одинаково высокомерно противопоставляющая народной мудрости мещанскую, книжную полуученость, а науке — так называемый «здравый человеческий смысл»; растекающаяся с какой-то самодовольной легкостью в беспредельную ширь; облекающая мещанское содержание в плебейскую форму; борющаяся с литературным языком, чтобы придать ему, если можно так выразиться, чисто телесный характер; охотно показывающая за строками фигуру самого автора, у которого так и чешутся руки дать почувствовать свою силу, показать ширину своих плеч, распрямиться на виду у всех во весь свой богатырский рост; прокламирующая здоровый дух в здоровом теле и, сама того не ведая, зараженная самой мелочной грызней и телесным зудом XVI века; скованная ограниченными догматическими понятиями и в такой же мере апеллирующая в противовес всякой теории к мелочной практике; негодующая на реакцию и выступающая против прогресса; бессильная выставить противника в смешном виде и потому комично обрушивающаяся на него с целым набором всевозможных ругательств; Соломон и Маркольф[143], Дон Кихот и Санчо Панса, мечтатель и филистер в одном лице; хамская форма возмущения, обличив возмущенного хама; и над всем этим парит, как атмосфера, честное сознание самодовольного добродетельного обывателя, — такова была грубиянская литература XVI века. Если нас не обманывает память, немецкое народное остроумие воздвигло ей лирический памятник в виде песенки «Хейнеке, слуге-силачу». Г-ну Гейнцену принадлежит заслуга быть одним из тех, кто возродил эту грубиянскую литературу, и в этом отношении его можно считать одной из немецких ласточек наступающей весны народов.

Манифест Гейнцена против коммунистов, напечатанный в № 84 «Deutsche-Brusseler-Zeitung», дает нам удобный повод для изучения этой ублюдочной литературы, на представляющую исторический интерес для Германии сторону которой мы указали выше. На основании манифеста Гейнцена мы охарактеризуем ту разновидность литературы, представителем которой он является, подобно тому как историки литературы на основании дошедших до нас произведений XVI века характеризуют писателей XVI века, например, «Гусиного проповедника»^{97}

Бирон. — Спрячься, Ахилл, сюда идет вооруженный Гектор. Король. — Гектор в сравнении с ним был не более, как простой троянец. Бойе. — Разве это Гектор?

Дюмен. — Гектор, кажется, был не так хорошо сложен. Бирон. — Решительно, это не Гектор!

Дюмен. — Он или бог, или живописец, потому что делает рожи^{98}

Но в том, что г-н Гейнцен — настоящий Гектор, нет никакого сомнения.

«Уже давно», — признается он, — «томило меня предчувствие, что я паду от руки какого-нибудь коммунистического Ахилла. Ныне же, когда я подвергся нападению со стороны Терсита, избавление от опасности снова вселяет в меня бодрость» и

т. д.

Лишь Гектору дано предчувствовать, что он падет от руки Ахилла.

Впрочем, быть может, г-н Гейнцен почерпнул свои представления об Ахилле и Терсите не из Гомера, а из шлегелевского перевода Шекспира?

В таком случае он присваивает себе роль Аякса.

Присмотримся к Аяксу Шекспира.

Аякс. — Я тебя изомну, как тесто, и сделаю из тебя красавца!

Терсит. — Скорее мои насмешки превратят тебя в умного человека; твоя лошадь, и та скорее заучит любую проповедь, чем ты выучишь наизусть хоть одну молитву. Умеешь драться? Да или нет? Возьми тебя чесотка с твоими лошадиными привычками!

Аякс. — Говори, поганый гриб, что там объявляли?

Терсит. — Что ты дурак, конечно.

Аякс. — Проклятое отродье!

Терсит. — Ну, бей!

Аякс. — Ах ты, ведьмин стул!

Терсит. — Ну, бей, бей! Шелудивый храбрый осел! Тебя ведь сюда затем и прислали, чтобы молотить троянцев, а люди хоть сколько-нибудь с умом купят и продадут тебя, как африканского раба… Если люди не врут, у вашего брата весь ум по большей части находится в мышцах.

Терсит. — Чудеса! Ахилл. — В чем дело?

Терсит. — Аякс ходит взад и вперед и ищет себя самого. Ахилл. — Как так?

Терсит. — Завтра ему предстоит поединок, и он так пророчески горд героической потасовкой, что неистовствует, не произнося ни слова.

Ахилл. — Как же так?

Терсит — А вот так: он шагает взад и вперед, выпятив грудь, как павлин; сделает шаг и остановится; шепчет себе под нос, как трактирщица, которой приходится в уме составлять счет за попойку; кусает себе губы с видом государственного мужа и словно хочет сказать: в этой голове ума палата, показаться бы ему только оттуда… Я предпочел бы быть вошью в овечьей шерсти, чем таким отважным дураком^{99}.