Том 4

Когда Антон принес на подносе тарелки с остывшим рагу и два стакана все того же жиденького чаю, матери за столиком не было. Антон огляделся. Куда она ушла? Или к машине? Как же Антон был удивлен, когда услышал знакомый голос на кухне: там Евдокия Ильинична отчитывала повариху.

— Сама-то ты ела это рагу? — спрашивала Евдокия Ильинична. — Это же не пища, а горе горькое!

— А ты кто такая? — багровея, спросила повариха. — Кто ты мне? Ревизия?

На шум собрались зеваки. Послышались одобрительные голоса.

— Молодец, мамаша!

— Хоть одна смелая душа нашлась!

— Да пойми ты, бабочка, — доказывала свое Евдокия Ильинична. — Человек находится в дороге, далеко от дома, ему поесть надо поплотнее и повкуснее, а ты чем его кормишь? Брандахлыстом?! А грязищу в чайной какую развела?

Антон зашел на кухню.

— Пойдемте, мамо, — сказал он. — Я уже рагу принес…

— Пусть ест его вот эта нерадейка!

— Не надо, мамо, расстраиваться… Не надо.

— Пользуются тем, что люди тут проезжие, молча едят и молча уезжают, — не унималась мать. — Да разве такое рагу бывает?

— Ну, мамо, ну пойдемте…

Евдокия Ильинична не стала ни есть, ни пить чай, И когда мать и сын сели в машину и выехали на дорогу, Антон, видя рассерженное лицо матери, спросил:

— И чего вы, мамо, за все переживаете?

— Да как же не переживать? Ить обижают проезжих…

Антон смотрел на дорогу и молчал. И снова мимо, мимо проносились километровые столбы. Степь желтела жнивьем, тянулись черные лоскутки пахоты, мелькали строения, так что и рассмотреть их было трудно, встречались мосты, рыжие гривы лесополос. На что ни смотрела Евдокия Ильинична, все для нее было ново и непривычно. Она отвлеклась и успокоилась. Теперь ее уже не занимала повариха. Не думала она и об Ольге. Больше всего ее удивляла автострада, не имевшая, как казалось, ни конца, ни начала. По обеим сторонам выстроились молодые тополя, вытянулись две нескончаемые строчки. «Красиво-то как! — подумала Евдокия Ильинична. — Чьи ж это такие старательные руки, что и высоченные насыпи подняли, и дорогу построили, и мосты поставили, и посадили для красоты тополя?..» Не верилось, что еще не так давно здесь расстилались поля и поля. Где же сейчас те люди, что сумели раскинуть в степи такой широкий и длиннющий, то серый, усыпанный мелким щебнем, то черный, смолистый кушак, с мостами и мостиками, словно пряжками на нем. «Сколько же тут камня положено, — удивлялась Евдокия Ильинична, — сколько асфальта разлито, и сколько сил затрачено!..»

Радовало и удивляло бесконечное движение машин, завывающий, как ветер, шум моторов и колес, грохот встречных, пролетавших, как буря, грузовиков, длинных, похожих на вагоны автобусов, легковых, таких же быстрых, как и у ее сына. Куда все это неслось и куда спешило? Какие были дела у людей, сидевших в машинах? Удивляли и радовали новые, красивые на вид автостанции. Среди степи стояли добротные строения из красного камня, крытые красной черепицей. И такой же устоявшийся запах бензина, такие же следы впитавшегося в асфальт масла; и те же почта, столовая, те же покатые навесы от солнца и дождя. И возле каждой станции табуны машин. Еще горячие, они готовы хоть сию минуту рвануться на дорогу. И всюду шоферы и шоферы, люди веселые и непоседливые, знавшие, как никто другой, что автострада для того и растянулась по степи, чтобы днем и ночью мелькали и шумели по ней колеса. Поэтому шоферы на одном месте не задерживались, заливали в баки горючее, наскоро закусывали и, не простившись, улетали, как птицы, а другие прилетали. «И куда все эти люди едут? — мысленно спрашивала Евдокия Ильинична, устало закрывая слезившиеся глаза. — Спешат, торопятся…»

Все то, что удивляло и радовало телятницу из Прискорбного, было для Антона обыденным и привычным. Сколько раз он тут проезжал, все видел и ко всему привык! Правую ногу он поставил на пружинивший акселератор, всем телом чувствуя и стремительный бег машины, и могучую силу мотора. Сквозь темные очки смотрел на дорогу и думал о том, как бы устроить все так хорошо, чтобы мать осталась довольна. Ее ждали и дети, и Надя, и даже Ивановна. «Как же так, просто чудо, — говорила Ивановна, — чтобы прожить всю жизнь на хуторе и не побывать в городе… Я тоже родилась и выросла в станице, а теперь так привыкла к городу…» К приезду Евдокии Ильиничны готовились. Между Антоном и Надей возник даже спор: где поместить мать — в кабинете или в детской? Антон доказывал жене, что я детской тесно, да и вообще неудобно старому человеку жить с детьми.

— В кабинете стоит мягкий диван, — говорил он жене. — Постели тюфяк, подушку, простыню, и маме там будет спокойно и удобно.

— А как же ты, Антоша? — спросила Надя озабоченно. — Ты привык вечерами сидеть над чертежами… Как же твой проект Дворца пионеров?

— Ничего, на время обойдусь, — ответил Антон. — Если уж очень захочу поработать, то переберусь в столовую.