Том 4

«Жить под одной крышей с секретарем райкома будет стеснительно, — стоял на своем Илья. — За ним надо ухаживать, пищу готовить. А кто этим станет заниматься?

«Илюша, не противься, пусть поселяется у нас Антон Иванович, — говорила тетя Анюта. — Человек он здешний, нашенский. Я-то его знаю еще с той поры, когда он был в пионерах. Так что мы с ним давние знакомцы».

«Тем более, мамаша, нехорошо, — стоял на своем Илья. — Разве в станице мало жилищ?»

«Пойми, Илья Ильич, у нас безвыходное положение, — доказывал Рогов. — Дом, который предназначался Антону Ивановичу, он сам отдал второму секретарю, человеку семейному. Устроить же Антона Ивановича поприличнее негде. Мы строим жилой дом, но он будет готов только к осени. Что же касается платы, то вопрос это чисто житейский: когда возьмешь, а когда не возьмешь, — не обеднеешь. Относительно продуктов, какие могут потребоваться, подбросит райпотребсоюз — я уже дал указание. Мебель, какой недостает, привезет Самочерный, об этом ему дано указание. Так что, Илья Ильич, прошу тебя — соглашайся».

Никифоров хмурил брови и покусывал кончик колючего уса.

На помощь Рогову пришла и дочь Ильи Уленька.

«Ну, хватит вам торговаться! — сказала она, покосившись на отца. — Примем, папа, квартиранта, и примем, как родного. Жить-то ему негде, а у нас какой домина. А кто сготовит пищу и кто подаст? Не вопрос! Эту заботу возьму на себя. Дежурства у меня в больнице ночью, а днем я дома. Да и бабушка подсобит. Управимся!»

«Молодец, Уленька! — похвалила тетя Анюта. — Правильно рассудила моя внучка!»

«Ладно, я согласен», — сказал Илья.

«Вот это уже другой разговор!» — воскликнул Рогов.

Своим жильем Щедров был доволен. Комната и большая, и светлая, и теплая. Чего еще нужно? Платяной шкаф, железная широкая кровать с матрацем и двумя подушками. Над кроватью по стене раскинут коврик: на нем изображены озерцо и пасущиеся олени. Почему Никифоровы, жители южной станицы, выбрали именно этот северный пейзаж с оленями — сказать трудно. Полки для книг, канцелярский стол с чернильным прибором, а также диван и три стула по указанию Рогова доставил сюда Самочерный.

Густой, ярко-рыжий, напомаженный каким-то маслом и зализанный назад чуб начальника райкомхоза Самсона Ефимовича Самочерного и его густые огненно-рыжие брови невольно вызывали улыбку. Самочерный — и вдруг ярко-рыжий! Он был полнолиц, носил просторный пиджак и широкие брюки. Почему-то ботинки у него были всегда стоптаны наружу, отчего ноги его казались несколько кривыми, как у завзятого конника, хотя всем было известно, что Самочерный не только никогда не садился на коня, но даже не притрагивался к седлу. Когда он привез на грузовике мебель и вместе с рабочими начал стаскивать ее, то показался Щедрову расторопным малым. Самочерный не знал таких слов, как «нет», «нельзя», «невозможно», и любил отвечать лишь: «Так точно!», «Все возможно!»

«Самсон Ефимович, вы всех снабжаете коммунхозовской мебелью?» — спросил Щедров.

«Никак нет! Исключительно по указанию!»

«Кто же дает такие указания?»

«Евгений Николаевич Рогов!»

«Значит, он дал указание привезти сюда мебель?»

«Так точно! Вам и товарищу Приходько! Во временное пользование».

«Но ведь мебель портится, значит, надобно брать плату, так сказать, за амортизацию».

«Об этом, Антон Иванович, не тревожьтесь. Действую согласно указанию. Будет указание — возьмем плату, не будет — обойдемся».

«Так вот что, Самсон Ефимович, выполните еще одно указание».

«Какое? Я готов!»

«Возьмите плату за диван и стол».

«Антон Иванович, сие исполнить невозможно».

«Причина?»

«Будет нарушение ранее данного мне указания».

«И все же придется нарушить…»

«Тогда позвольте, Антон Иванович, исполнить это чуть позже. Через день-два. А сию минуту невозможно…»

Щедров прошел через веранду в комнату. Радовался, что его жилье находилось далеко от главной улицы, сюда не доносился грохот грузовиков. Выходившие в сад окна на ночь закрывались ставнями с железными засовами. По тому, как хлопали ставни и гремели засовы, как дробно стучали за стеной каблуки, Щедров знал, что окна закрывала Уленька; что вот она скоро переступит порог и, сдерживая улыбку и как-то исподлобья поглядывая на Щедрова, скажет:

«Извините меня, Антон Иванович, я закреплю засовы изнутри».

«Я бы мог это сделать и сам».

«Лучше сделаю я…»

«Отчего же лучше?»

«А оттого, что я это умею делать, а вы не умеете».

Первые дни Ульяша избегала встреч со Щедровым. Коли случайно она попадалась ему на глаза, то краснела и уходила, и всякий раз, видя ее, он говорил сам себе: «Какая славная девушка!» Потом она осмелела и стала чаще заходить к нему в комнату. Приносила то ужин, то молоко, то горячую воду для бритья. По вечерам, когда Щедров задерживался, она стелила ему постель, напевая какую-то песенку. Вот и сегодня постель была разобрана и на тумбочке под абажуром уже горела лампа. Щедров не успел снять пиджак, как вошла Ульяша — принесла стакан ряженки и сухари в тарелке, и он, встречая ее улыбкой, невольно подумал: «Не то что славная, а какая-то она необыкновенная». Ульяша поставила стакан на тумбочку, рядом с лампой.