Том 4

— Крайности, Антон Силыч, ни к чему, — сказала Аниса. — Обниматься, разумеется, нет нужды. Но и лежачего, как известно, не бьют. Человек к нам с повинной, а мы на него с кулаками? Зачем же так?

— Человек? — со скривившимся, как от острой боли, лицом спросил Колыханов. — Вы бы посмотрели на него в бою под Надзорным — не человек, а зверь. Вас тогда еще на свете не было, и видеть вы не могли. Я-то видел…

— Антон Силыч, перемены-то в жизни какие, — несмело возразила Аниса. — Да и указание есть из района…

Колыханов ничего не сказал и ушел, припадая на левую ногу.

— Жизнь прожил, а все такой же, — грустно заметила Аниса.

— Его тоже можно понять, — сказал Николай.

Домой Аниса забежала на минутку. Ее мать, Дарья Васильевна, уже повязывала косынку, собираясь уходить в пансионат, где она работала поварихой.

— Мамо, накормите меня! Я проголодалась. А в пансионат пойдем вместе.

— Что-то ты, доню, редко бываешь у нас, — сказала мать. — Мотаешься по полям да по заседаниям, поесть тебе некогда. Но чем же, сердешную, накормить? Хочешь, поджарю яичницу в сметане?

— Только побыстрее!

Еще в то время, когда Дарья стряпала в пятой бригаде, она снискала у колхозников любовь и уважение. И вы думаете чем? Вкусными обедами! «Золотые руки у этой украинки, — говорили о ней. — Продукты получает обычные, какие выдаются во все бригады, а кушанья у тети Даши такие, что пальчики оближешь». Мужчины добавляли: «Что и говорить, во всех смыслах аппетитная стряпуха!» И при этом на лицах у них цвела понимающая улыбочка.

Особенно людям нравились блюда ее собственного изобретения, например кубанско-украинский борщ со свежими помидорами, с мелко нарезанной капустой и бурачком, заправленный сладким перцем и поджаренным салом, Тетя Даша так умела заправить его не лавровым листом — нет, а какими-то душистыми травами, что обыкновенный борщ становился необыкновенным и съедался подчистую. А что за чудо был фаршированный перец! В крупные, мясистые стручки, срезанные у хвостика, тетя Даша набивала, как в папахи, такую начинку из фарша и риса, что она, покипев в томатном соке, уже сама таяла во рту. А о голубцах и говорить нечего! Спеленав их капустным листом, тетя Даша клала голубцы в чугунок, заливала томатным соком со сметаной и с сахаром, чуточку припорошив молотым перцем. На стол голубцы подавались слегка подрумяненные. А если сказать еще о «катушках»… Нет, говорить о них просто невозможно, потому что нет у человека таких слов, чтобы описать их: не «катушки» — объедение!

Если Николай Застрожный бывал в поле с приезжим из района или из края гостем обычно в тот час, когда солнце поднималось к зениту, он смотрел в небо и говорил: «Пора, пожалуй, ехать в пятую. Проголодались изрядно, а лучше тети Даши нас никто никогда не накормит».

И это была правда.

В пансионат Дарью Васильевну перевели по настоянию Николая Застрожного. Вопрос этот решался на заседании правления.

«Воруете у меня золотую повариху, — диковато насупив широкие брови, сказал Анисим Ильич Коновалов, бригадир пятой бригады. — Как же мы теперь?»

«Не воруем, Анисим Ильич, а переводим, — ответил Застрожный. — Ввиду крайней необходимости».

«Или в бригаде уже не люди?» — стоял на своем Коновалов.

«Разумеется, в твоей бригаде тоже люди, и отличная пища для них имеет важное значение, — рассудительно возражал Застрожный. — Но пойми, дорогой Анисим Ильич: в пансионате, где проживает цвет «Эльбруса», люди престарелые и заслуженные, нам нужно иметь настоящего мастера вкусной и здоровой пищи. Я подчеркиваю — здоровой пищи! А Дарья Васильевна именно таким мастером и является… Да ты сядь, чего маячишь столбом? Не хмурься и не кляни меня в душе. Подберем тебе другую стряпуху. Пойми, Коновалов: правление обязано проявлять энергичную заботу о нашем пансионате, так как там проживает цвет «Эльбруса». Как известно, люди там престарелые, им надобно приготовлять пищу особенную не только в смысле вкуса и калорийности, а и в смысле ее, как бы это сказать, диетичности. Работенка не из легких, и по плечу она только Дарье Васильевне. Поэтому правление единодушно решает: назначить Дарью Васильевну Ковальчук поваром пансионата».

Позавтракав, Аниса сказала матери, что бабка Воскобойникова якобы уезжает в гости к сестре и хорошо бы, если бы на это время она освободила свою комнату. В ответ Дарья покачала головой, усмехнулась:

— Для возвращенца стараешься? Ничего у тебя, доню, не получится. Воскобойниха не пожелает разорять свое гнездо, — уверенно заявила Дарья. — Одно то, что у нее не комнатушка, а картинка. И чисто, и уютно. Кровать застелена цветным, покрывалом, на подушке — кружевная накидка. Воскобойниха сама вязала. Над кроватью — коврик с синим озером и плавающими лебедями. Над всем озером развешаны ее ордена и медали. Точно иконостас. Как же все это разорять? А другое то, что как же можно класть на ее постель да еще и под награды чужестранного человека? Подумала ты об этом, доню?

— Это же, мамо, временно. Ордена и медали тоже на время уберем.