Том 4

Одни слушали Светличного с видимым вниманием — так нравственно здоровые люди слушают человека больного, с очевидными признаками душевного расстройства; другие пожимали плечами, отворачивались и отходили; третьи испуганно поглядывали на непрошеного собеседника и заговаривали о погоде, а думали о том, что вот был комиссар-вояка и уже износился, видно, пора, пора уходить на покой. Были и такие, что не стеснялись в выражениях и называли Светличного и паникером, и хлюпиком, и правым оппортунистом, и даже кулацким подпевалой.

Ужинал Светличный у своего знакомого Антона Андреевича Ковальчука, следователя краевой прокуратуры. За столом Светличный сказал другу о цели своего приезда. Ковальчук слушал молча, а после ужина увел гостя в соседнюю комнату, поплотнее прикрыл дверь и, разрезая ногтем коробку папирос «Наша марка», сказал:

— Ну, брат Петро, слушал я тебя и ушам своим не верил. Да ты что, с того света заявился?

— А что? — Светличный прикурил. — Разве я не прав?

— Да ты хоть газеты читаешь, праведник? — с улыбкой на усталом лице спросил Ковальчук.

— Читаю. Без газет как же…

— Тогда я не понимаю, или ты из ума выжил, или одичал в своем верховье Кубани, или добровольно хочешь головы лишиться. Я уже не говорю о партийном билете. Да за такие речи, брат…

— Пугаешь? А я и пуганый и стреляный.

— Не пугаю, а развожу руками и удивляюсь. Не могу постичь! — воскликнул Ковальчук и посмотрел на дверь. — Соображаешь ли ты, что делаешь? Вместо того чтобы драться за хлеб, секретарь райкома, изволите ли видеть, приехал саботажников спасать. Одумайся, Петро, как другу говорю… Столы в прокуратуре и так завалены делами.

— Выселить всю станицу — это же бесчеловечно, Андрей! — бледнея, говорил Светличный. — Разве в прокуратуре не видят, что в этом есть нарушение законности…

— Какой законности?

— Нашей, социалистической! Разве Ленин нас этому учил?

— Лениным, Петр, не прикрывайся, — сухо сказал Ковальчук. — Лучше поразмысли о последствиях. В тех районах, станицы которых были раньше занесены на «черную доску», побывала комиссия по чистке. Небось читал в «Молоте» списки вычищенных коммунистов? Так чего же ты лезешь на рожон? Завтра комиссия по чистке заявится и в твой район…

— Не могу, понимаешь, Антон, не могу допустить, чтобы вся станица была выслана. Это же какое беззаконие! Я пойду к первому секретарю крайкома, пошлю телеграмму в ЦК… Я не могу вернуться в район… Не могу, пойми меня.

— Никуда не ходи и никому телеграмму не посылай, — перебил Ковальчук. — Но непременно побывай у Ильи Ильича. Ему одному расскажи все. Он тебя уважает, я знаю. У Ильи Ильича должность немалая, ты знаешь, да и вес в крае заметный. Поговори с ним, послушайся его совета.

Илья Ильич имел дело с партийными кадрами и за многие годы научился не только читать чужие анкеты и автобиографии, а и слушать собеседника, слушать вдумчиво и терпеливо. Он не перебивал репликами, не переспрашивал. Иногда хмурил брови, щурил левый глаз или улыбался. Слушая собеседника, он знал, где, в каком месте нужно улыбнуться или прищурить глаз, а в каком месте сказать: «Да, да, Илья Ильич понимает…» Следует заметить, что Илья Ильич любил говорить о себе в третьем лице, не «я тебя слушаю», «я тебя прошу», а «Илья Ильич тебя слушает», «Илья Ильич тебя просит…». При этом он так приятно улыбался, что эта его милая, располагающая к нему улыбка сразу же передавалась собеседнику. Светличному, протягивая руку, он сказал: «О! Илья Ильич рад тебя видеть! Откуда, какими судьбами?» Светличный давно знал Илью Ильича, знал как человека умного, отзывчивого. Но Светличный не мог, разумеется, даже предположить, что этот красивый, средних лет мужчина, с черным, спадающим на лоб чубом, с лицом спокойным, улыбчивым, и был один из тех, кто придумал «черную доску». Илья Ильич отличался скромностью, но в душе гордился тем, что именно ему первому пришла мысль о «черной доске», и он был глубоко убежден, что эта его выдумка как раз и есть та единственная и исключительно важная мера, с помощью которой будет сломлен саботаж в кубанских станицах и выполнен план хлебозаготовок.

И Светличного Илья Ильич слушал терпеливо, внимательно, на смуглом, чисто выбритом его лице то цвела недоумевающая улыбка, то ломались на переносье брови, то щурился левый глаз. Светличный волновался и говорил, что он думал о Краснокаменской, о цели своего приезда, и просил поддержки. Когда он кончил говорить, Илья Ильич вышел из-за стола, прошелся по кабинету, постоял у высокого окна, смотревшего на Дон и на лежавшую за рекой припудренную снегом степь.