Том 4

— А вот так… В том сельмаге, мамо, ничего подходящего нету, до меня там бабы побывали. — С трудом улыбнулась, мигая мокрыми ресницами. — А то, что еще есть в том сельмаге, мне такое и даром не нужно…

— А Лева нужен? Модный, городской?

— Жизнь-то, мамо, идет, молодость уходит, и никому до нашего женского горя нету дела. Все умеют осуждать и поучать, и вы, мамо, тоже… Ну, хватит об этом, — решительно сказала Ольга, взглянув в оконце. — А вот и Лева…

— Легок на помине.

— Мамо, прошу вас, не корите Леву. Он ни в чем не повинен.

Вошел молодой мужчина, и ничего в нем не было такого особенного, что могло бы, по мнению Евдокии Ильиничны, быть милым женскому сердцу. Мужчина как мужчина. И если выговаривать матери, подумала Евдокия Ильинична, каким-то сельмагом, то такого добра, как этот Лева, там еще полным-полно. Что в нем? Худощав, сутуловат. Голова крупная, чубатая, льняные волосы отросли на затылке, спадали на лоб, на уши. Ростом чуть повыше Ольги. Легкий плащ снял, как только вошел. Костюм на нем старенький, поношенный. Правда, лицо у Левы было не то чтобы красивое, а приятное, улыбчивое.

По веселым, блестевшим слезами глазам Ольги Лева догадался, что эта чопорная, жуковатая, совсем не похожая на свою дочь старушка, сидевшая на табуретке, и есть ее мать, героиня труда и знатная телятница из хутора Прискорбного. Лева несмело подошел к ней. Еще больше краснея, Ольга сказала:

— Это моя мама…

— Очень приятно.

Лева улыбнулся своей обворожительной улыбкой и наклонил чубатую голову. Евдокия Ильинична, не зная, что ему сказать, протянула руку. Как же удивило и рассмешило Евдокию Ильиничну, когда Лева взял ее ладонь своей мягкой, как у девушки, рукой и поцеловал.

— Может, этим притворством и пленил дочку, — подумала она, отдернув руку. — Да, что и говорить, кавалер с манерами, умеет, черт чубатый, показать нежности… И надо же такое придумать — руку мне целует! Да я что? Царевна, что ли?»

— Ты всем руки лижешь? — невесело спросила она.

— Мамо! — вспыхнув, сказала Ольга.

— Что «мамо»? Могу же я спросить?

— Безусловно, можете, — согласился Лева, все еще приятно улыбаясь. — Это ваше материнское право. А мое право — поцеловать вашу трудовую руку и этим выразить, засвидетельствовать мое к вам глубокое уважение. Поцеловав вашу руку, я этим сказал: вы Олина мать, и поэтому и для меня, как и для Оли, ваш приезд к нам является и радостным и приятным… И позвольте мне называть вас мамашей…

— Это уж как знаешь! — сухо ответила Евдокия Ильинична.

Все еще стоя перед гостьей, Лева начал рассказывать, как он вышел из лесу и направился по ложбине, и как прямо из-под его ног, оглушая треском, вылетела целая стая перепелок, как же он пожалел, что у него не было ружья. Пообещал завтра снова отправиться в ту ложбину и принести полную сумку перепелок.

— Мамаша, вы умеете готовить перепелок? — спросил он, снова приятно улыбаясь. — Их можно зажарить в сметане, а еще лучше — на вертеле, прямо на пламени… Чудесное получается блюдо!

— Было бы что, а поджарить можно, — все так же сухо ответила Евдокия Ильинична.

— Мама все умеет, — сказала Ольга, радуясь тому, что между матерью и Левой начался мирный разговор. — Помню, я еще была девчонкой…

Лева не дал Ольге досказать и, не обращая внимания на сухость в голосе Евдокии Ильиничны, начал расспрашивать, как она ехала, хороша ли дорога, какие виды имеют озимые, называл ее то «милая мамаша», то «прелестная мама». С улыбкой глядя на Ольгу, сказал, что он и представлял себе Олину мать хоть уже и немолодой, но еще и нестарой, а именно женщиной моложавой и с этими черными стежечками бровей… Евдокия Ильинична слушала, и ей все больше и больше нравился этот веселый, разговорчивый парень.

— А вот родинка на брови, — продолжал Лева, — это для меня новость. И Оленька мне об этом не говорила.

— Да и зачем об этом говорить? — спросила мать.

— Как зачем? — удивился Лева. — Это же такая характерная деталь в чертах вашего лица! Более того, скажу, мамаша, что родинка ваша очень приятная…

Тут уже Евдокия Ильинична не вытерпела и тоже улыбнулась, и из ее глаз исчезла суровость, — какую, оказывается, силу таят в себе ласковые, идущие от сердца слова!.. «А что, собой он ничего, даже, можно сказать, парень славный, — думала Евдокия Ильинична. — И обходительный, и рассуждения у него хорошие, и характер, видать, мягкий… А вот что бездельник и лодырь порядочный — это тоже правда…»

Глава 16