Том 4

С особым цинизмом заглянув в то место макета, где, по его представлениям, должна была находиться голова с лицом пострадавшего, Н-в зловеще улыбнулся и, не испытывая никаких внутренних сомнений, но намекая на непомерную тяжесть макета, подошел с ним к подоконнику. Эту часть следственного эксперимента пришлось произвести повторно, поскольку понятой Банько издал громкий, непредсказуемый возглас ужасного переживания. Н-в вновь охотно улыбнулся и с особо вызывающим цинизмом попросил понятых помочь ему совершить выброс. После гневной отповеди генерала Епишевского Н-в, симулируя растерянность, совершил его сам, после чего пытался скрыться из квартиры, но был задержан предупредительной привязью с дальнейшим вывихом правой ступни… На вопрос: «Выбрасывали ли вы из окна тело генерал-лейтенанта МВД Н-ва?» – подследственный ответил положительно: «В СССР давно существует свободное падение тел, независимо от их веса, химического состава, национальности, вероисповедания и занимаемой должности». Присутствующими были сорваны все его попытки вести антисоветские разглагольствования относительно инакомыслия в нашей стране…

Когда моего знакомого выводили из подъезда, кое-кто успел продемонстрировать свою ненависть к отцеубийце и антисоветчику, позировавшему туристам из США во время вражеской вылазки на Ф.Э. Дзержинского. Больше всех неистовствовал председатель антисионистского комитета генерал Драгунский. Он орал с балкона:

– Антисемитов и сионистов – вон из Москвы в преддверии Олимпиады!

Так кончился следственный эксперимент…

Разумеется, задолго до него все случившееся уже было темой домовых, уличных и общемосковских слухов, а так-же разговорчиков в самой грандиозной из всех выстоянных лично мною очередищ у ПУПОПРИПУПО от населения.

После недельного почти запоя, вызванного праздниками и страстью побыстрей уничтожить нелепые запасы спиртного, посуды, как вы понимаете, скопилось у всех предостаточно. Кроме того, в нашем ПУПОПРИПУПО в такие вот послепраздничные, тоскливопохмельные времена старались сдать сотни, а порой и тысячи различных бутылок «стеклярики» из «Лужников». После первого в се-зоне футбола и всех обстоятельств, с которых начат был этот рассказ, посуды на стадионе оказалось рекордное количество. Мафия «стекляриков» – разговор о ней отнял бы много времени – понаехала в своих машинах к нашему пункту. Стоять в этой очередище пришлось до и после обеда. Тогда-то и узнал я, что при обыске в квартире моего знакомого были обнаружены чьи-то паспорта и партбилеты. Все мы искренне сочувствовали людям, не успевшим вовремя выкупить опасные документы или забрать их, как это сделали некоторые шустрые везунчики в тот самый удобный трагический момент. «Паспортов у нас сколько хошь получай, а с партбилетом дело обстоит похуже…» – сказал кто-то…

Разговоры о приключении моего знакомого на Лубянке велись сдержанно и позитивно, поскольку при всей на-шей застарелой ненависти к злодейскому учреждению откровенные высказывания в его адрес и пылкое злорадство – пищи для него тогда хватало – могли привести к преждевременным задержаниям, потере очереди, а то и самой посуды.

Известно, что нигде не кишит сексотами так, как в послепраздничных очередях, когда многие с похмелюги просто не выдерживают спертости молчаливого существования и начинают распоясываться с безумным бесстрашием. Вот тут-то сексоты, профессионально влившись в наши ряды, собирают объективнейшую информашку о настроениях обывателя. Но бывает и так, что, собрав, дергают кого-нибудь из бурно настроенных в отделение. Делается это для того, чтобы трепачи письменно подтвердили все сказанное в очереди, потому что были случаи, когда сек-соты отваживались на очковтирательство – кто, собственно, в нашей Империи на него не отваживается? – занимаясь в рабочее время черт знает чем и личными делами, а затем, уже на досуге, лепя от фонаря разумную антисоветчину и антиамериканщину. Сложности в таком очковтирательстве и опасности ошибиться почти не бывает, потому что правительству лучше, чем стукачам и сексотам, известно, что все антисоветское в устах обывателя есть чистейшая правда, а все антиамериканское – внушенная и вбитая в головы правительственной прессой ложь…

Рассказываю я о сексотах потому лишь, что трагикомическая история моего знакомого – не единственная с самого начала тема этого повествования. С настроений на-родных мы его начали, на них мы его и закончим.

Я уж давно замечал, что обыватель – стоит ему только стать в государственной или имперской какой-нибудь ситуации умней, хитрей, душевней и благородней правительства – автоматически, вернее говоря, чудесным образом превращается вдруг из забитого, неряшливо обросшего ложью, тупого перемалывателя газетной жвачки и мелко юродствующего советского человечка, определенно и вновь превращается обыватель в народный личностный организм, давая понять этим самым себе, а заодно и правительству, причем без какого-либо позирования, что человеческое достоинство и трезвое чувство того, что к чему, – есть, в сущности, неуничтожимые никакою властью таланты.