Том 4.

Что отличало эпоху революции, время становления молодого советского государства и что необходимо было отразить в драматическом произведении, если ты собирался показать жизнь во всей правде социальных конфликтов и столкновений?

Революция столкнула социальные планеты, которые двигались по разным орбитам и, казалось бы, никогда не должны были прийти в соприкосновение. Вот в этой особенности времени и заключалась для меня искра новой драматургии.

Возьмите драматургию древних, от Эсхила до Плавта, — там на сцене живут «свои», там нет пестроты социальных категорий, в лучшем случае в действие включается шут или куртизанка. Или Островский. У него тоже герои одной социальной «ячейки».

В «Кремлевских курантах» на перекрестке истории встречаются люди разных полюсов. Инженер Забелин и матрос Рыбаков — это столкновение полярных мировоззрений, психологий, чувств… Нет покойной размеренной жизни: феерические изменения, водоворот событий — вот что питало и питает современную драму. И нам нельзя погрязать в спокойно интимной драматургии, она не может ответить на требования века.

Современная драма — драма страстей, накала мысли. Но это не исключает сочетания в одном произведении разных планов. Через театр можно донести громадные идеи, если они прозвучат на всех инструментах: в оркестр должны входить и трубы, и арфы, и колокольчик, а порой и балалайка.

В «Кремлевских курантах» — пьесе, раскрывающей столь важные большие идеи времени, — я не побоялся ввести водевильный прием. Да, сцена в гостинице «Метрополь» на языке театра всегда называлась водевильной. В самом деле, если привести отрывок из этой сцены, вряд ли у кого возникнут сомнения относительно жанра:

«Маша. Зачем вы заперли дверь?

Рыбаков. Затем, чтобы сюда никто не вошел.

Маша. Неправда…

Рыбаков промолчал.

Откройте дверь. Я уйду.

Рыбаков. Не открою.

Маша. Вообще вы пытаетесь представить себе, что вы делаете?

Рыбаков молчит.

Как это гадко, когда вы, как жулик, заперли дверь и спрятали ключи. Вы улыбаетесь… отвратительно улыбаетесь, уверяю вас… Я хочу уйти. Вы слышите?

Рыбаков. Слышу.

Маша. Так что же?

Рыбаков. Я дверь не открою.

Маша. Я выпрыгну из окна.

Рыбаков. Прыгайте».

Театр — искусство народное, оно требует популярности в высоком смысле слова, требует, чтобы в такой серьезной пьесе, как «Кремлевские куранты» была подобная сцена.

В чем мне видится одна из главных слабостей нашей драматургии? В том, что серьезность, высота размышлений существует вне собственно драматургии, «вылезает» из драматургической формы. В таких пьесах жизнь обычно предстает лишь в одном плане, втискивается в строго регламентированные рамки, а потому и кажется зрителю постной и скучной.

Думается, что в этих случаях нам надо почаще обращаться к Шекспиру — у него мы найдем классические примеры сочетания различных приемов, через которые великий драматург раскрывал жизнь во всем ее многообразии.

И «Человек с ружьем», и «Кремлевские куранты» часто называют историко–революционными пьесами. Это неверно. Здесь нет исторических драм, как в «Царе Федоре» или «Борисе Годунове». Нет и истории в чистом виде. Есть дух ее, дух времени.

Я не случайно взял в «Кремлевских курантах» время, связанное с возникновением знаменитого ленинского плана ГОЭЛРО. Оно давало мне немало интересного и важного материала для работы над образом Ленина. Я снова писал эскиз к великому портрету, но он не должен был быть повторением уже созданного, пусть даже более совершенным; зрителю должны были открыться новые черты ленинского образа, новые его стороны.

Главное, что хотел я показать в Ленине в «Курантах», — это его приверженность мечте, высокий полет мысли, творческой фантазии. Это его неуемное стремление к переустройству мира. Неиссякаемая энергия, постоянная работа ума — таким виделся мне Ленин в этой пьесе. В то же время я стремился написать Ленина так, чтобы за ним вставал образ победившей революции, победившего народа.

Во второй части трилогии мне уже было гораздо легче работать над ленинским образом. Он как бы приблизился ко мне, я чувствовал себя с ним, как со старым знакомым — в художественном смысле этого слова. Уже не мешало то чувство непреодолимой робости, которое так затрудняло работу в первой пьесе.

Наиболее удавшейся в «Кремлевских курантах» я считаю сцену в кабинете Ленина с часовщиком и Забелиным. В ней, мне кажется, удалось передать характерные и валяные ленинские черты, передать ленинский юмор.

Для меня в этой сцене Ленин раскрывается в своем обращении к Забелину: «Так что же, саботировать или работать?» На основе одной только этой фразы была построена вся сцена с Забелиным.

Около двух десятилетий отделяют «Кремлевские куранты» от последней части трилогии — «Третьей, патетической». Промежуток времени, как видим, немалый. Но он был необходим, чтобы подойти к такому решению образа Ленина, какой дан в «Третьей, патетической».